К ИСТОЧНИКАМ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ Х. Н. БЯЛИКА

Посвящается 127 годовщине со дня рождения Хаима Нахмана Бялика, которая пришлась на 19 декабря 1999 года.

Хаим Нахман Бялик родился 10 числа еврейского месяца Тевета, в день поста . Год рождения - 1873 - определил будущую вереницу юбилейных дат, из которых самой яркой (благодаря готовившемуся роскошному изданию его сочинений ) и самой обильной славословиями стала 50-летняя годовщина поэта - 10 тевета в 1923 году. А одиннадцатым тевета 1923 года Бялик датировал стихотворение, начинающееся в русском переводе строкой "Под пыткой вашего привета" и появившееся на страницах выходившего в Лондоне ивритского еженедельника "Ха-олам" (№ 3, 31.1.1923 [14 тевета], с. 63). Стихотворение было ничем иным, как ответом на поток дифирамбов, затопивший идишскую, ивритскую и русско-еврейскую печать. Не удивительно, что стихотворение увидело свет именно в "Ха-олам", первый номер которого за 1923 г. был целиком посвящен юбиляру.
Это далеко не единственный у него случай, когда дату под текстом следует читать символически. Праздничная шумиха в сознании традиционного еврея, каковым безусловно был Бялик, сконцентрировалась в границах малопригодного для торжеств "дня печали". Но 11 Тевета уже вступили в права будни, или, если заимствовать из контекста праздников галахическое понятие, "исру хаг" .

[Согнулась душа моя до земли / под ношей вашей любви; / горе мне, ведь я был / мелкой монеткой [гремящей] в пустом сосуде! // И зачем вы вступили в мое пристанище? / Чем я согрешил? В чем моя сила? / Не поэт, не пророк - / дровосек я. // Дровосек, человек с топором, / я просто делаю свою работу; / а кончен день, и ослабела моя рука, / и, затупившись, отдыхает мой топор. // Наёмник на короткий день я, / работяга, до вас добредший; / и не время словес мне ныне, / и не день восхвалений для всех вас. // Как нам взирать на лица? / Чем встретим мы день грядущий? - // Пусть каждый свой мир рассудит! / Пусть каждый к труду обратит свое сердце!]

Ключевые для этого текста слова Бялик поместил в двух заключительных стихах второй строфы:

Не поэт, не пророк -
Дровосек я.

Что это? Скромность "национального поэта"? Самоуничижение? Или и впрямь в биографии Бялика следует искать сюжет "Бялик на лесоповале"?..
В еврейской традиции два занятия - рубка леса и труд водоноса - связываются с низшей ступенью социальной лестницы. Это представление восходит к известному библейскому рассказу о хитрости жителей Гив'она, побоявшихся сражаться с евреями и Иехошуа бин Нуном (Иисусом Навином) и потому прикинувшихся дальними пришельцами. Благодаря этому их пощадили, "и определил в тот день Иехошуа, чтобы они рубили дрова и черпали воду для общества и для жертвенника Господня" (Кн. Иисуса Навина, 9:27).
Таким образом, слова "дровосек я" в устах поэта, то и дело пользующегося библеизмами, казалось бы, служат синонимом предельной скромности.
Однако в архиве Дома-музея Х.Н.Бялика в Тель-Авиве хранится письмо Владимира Евгеньевича Жаботинского, в свете которого слова "дровосек я" приобретают совсем иное значение. Я публикую это письмо в переводе с иврита с любезного разрешения директора Дома-музея, Йонатана Дубосарского и пользуюсь случаем выразить ему благодарность за помощь в моих разысканиях.
Вот текст письма (учитывая, что даже в письмах, написанных по-русски, Жаботинский обращается к Бялику на иврите, я заключила перевод обращения в скобки):

4, Stafford House,
Maida Hall West, W. 2.
8 тевета 5673 [1913]

Адони видиди [Милостивый государь и друг мой],

Не стану множить красноречия, просто скажу Вам, что я многому научился от Ваших слов и еще большему, быть может, от периода Вашего молчания, который наступил вслед за периодом поэзии в Вашей жизни. Если не ошибаюсь, более всех печалей огорчил Ваше сердце вид этих прохвостов, которые выучили на зубок Ваши молитвы, которым Вы их обучили, и остались такими же прохвостами, как и были. Надеюсь, меня Вы не впишете в их число: еврейский бунт, которому я научился из Ваших стихов, я старался воплотить; я не преуспел, однако буду пробовать вновь. Простите, что в такой день я пишу о себе, а не о Вас; но я знаю, что для учителя нет более приятного подарка, как - если ему укажут на ученика, верного его уроку.

А из Вашего молчания я научился тому, что в час, когда нашему народу не достает дровосеков, даже первосвященник обязан рубить дрова, пусть и принеся в жертву свое жречество.

Уважающий Вас
З[еев] Жаботинский.

Письмо, как явствует из даты написания, приурочено к 40-летию адресата. В ту пору всю еврейскую общественность занимал вопрос о затянувшемся молчании поэта. Этот вопрос остался загадкой и после смерти Бялика, о чем можем судить по очерку в таком, например, приуроченном к 70-летию со дня его рождения издании 1943 года:

"В творческой жизни Бялика есть одна большая тайна: его частое и продолжительное молчание. Бялик дебютировал в 1891 году, а умер в 1934. За эти 44 года он написал не слишком много. Но почти все, что он написал, падает на первую половину его поэтической жизни. После 1910 г. он пишет мало, и чем дальше, тем реже: за целый год одно или два стихотворения, да и то с перерывами в 3, 5 и 7 лет… объяснить это молчание иссяканием поэтического родника Бялика невозможно: редкие стихотворения его долгого молчаливого периода были сильны и глубоки… Большинство этих стихотворений, рожденных в редкие моменты прерванного молчания, полны бесконечной тоски, и отрешенности".

Жаботинский - почитатель, переводчик, отчасти биограф и "ученик" Бялика - трактует этот болезненный для всякой творческой личности период бесплодия в духе возвышающего обмана, впрочем, быть может, вполне искренне - как самоотверженное служение народу. Жаботинский был не одинок в этой оценке тщетности усилий поэта-пророка, каким видели Бялика современники, потрясенные силою его гнева в таких стихотворениях, как "Глагол", "Как сухая трава…", и в поэме "Сказание о погроме". Нашлись и те, кто связал молчание Бялика именно с разочарованием в народе, не способном, как выяснилось, делом ответить на его поэтический призыв.
Итак, в 1913 юбилейном году Бялик, по Жаботинскому, - первосвященник, или верховный жрец, взявшийся за топор дровосека.
А ровно на десять лет раньше, в 1903 году, и тоже в месяце тевете, Бялик участвовал в дружеском застолье по случаю того, что Ахад-ха-Ам покидал должность главного редактора основанного им пять лет назад толстого литературно-общественного журнала "Ха-Шиллоах". Этот еврейский публицист был истинным властителем дум юного Бялика:

"Я был ахад-ха-амовцем. День, когда мне удавалось прочесть новую статью Ахад-ха-Ама, считался у меня праздником. Каждое слово, вышедшее из-под его пера, словно было направлено в самую глубину моего сердца и пронзало мой разум" , - писал Бялик в первой предназначенной для публикации автобиографии, составленной по просьбе нового редактора "Ха-Шиллоаха" Иосифа Львовича Клаузнера.

Эти слова характеризовали Бялика, каким он был в 1891 году, но прочитанное на прощальном вечере в 1903 году в Одессе стихотворение "К Ахад-ха-Аму", где адресат в каждой строфе именовался не иначе, как Учитель, убеждает в том, что отношение Бялика к нему не изменилось. Были здесь и такие слова: "И с того дня, когда столп твоего, Учитель, света на нас почил, - мы узрели тебя, как ангела правды и как титана духа… стерегущим последнюю Божью искру… и бывало, если при твоем свете заглянут себе в душу, увидят - много света у тебя и благодаря тебе взято… Многому научили нас слова твои" (курсив мой. - З. К.).
Продолжим путешествие по датам бяликовской биографии и из 1903 года перенесемся в год 1893-й, когда начинающий, двадцатилетний поэт успел опубликовать всего два стихотворения. Но именно в этом, 1893, году увидела свет статья Ахад-ха-Ама "Жрец и пророк", проводившая четкое различие между народными еврейскими вождями двух типов, или, как он писал, "двумя видами духовного служения одной и той же идее" :

"Пророк - односторонен. Одна нравственная идея наполняет его всего и поглощает целиком все его чувства и помыслы… Непримиримый и в самом себе сосредоточенный, он преследует только свою цель… А так как он лишен возможности осуществить свою мечту во всей ее полноте, он вечно горит негодованием и терзается болью" (с. 69);

"Не таков жрец… Вместо того, чтобы пребывать в узкой замкнутости, свойственной пророку, и требовать от жизни того, что она не может дать, он расширяет свое воззрение на отношения между жизнью и идеей и ищет не должного, а возможного… Жрецы венчают старую форму жизни и стараются сохранить ее неприкосновенной во имя пророческой печати, лежащей на ней…
После того, как… пророчество прекращалось, плоды их [пророков] деятельности переходили в руки жрецов на вечное хранение" (с. 70).

Легко различить в выделенных мною словах стихотворения "К Ахад-ха-Аму" указание на жреческую роль виновника торжества: если Ахад-ха-Ам "стережет последнюю Божью искру", то его ученики - и Бялик в их числе - носят ее отсвет в своем сердце.
Бялик в 1903 году все еще выступал учеником Ахад-ха-Ама, зато в 1913 году он по праву звался Учителем. Этим почетным в еврейской традиции титулом наградил его в письме Жаботинский, для которого Бялик - новый верховный жрец. Бялик понял смысл поздравления, понял и смысл высокой интерпретации молчания, - того молчания, когда на смену словам приходят дела во благо народа. О жреческой миссии хранения национального наследия говорил Бялик в сентябре 1913 года на конференции по еврейской культуре при 11-м Сионистском конгрессе в Вене.
Полагаю, он вспомнил об этом самопожертвовании жреца и по прошествии десяти лет, в суете издательской деятельности в Германии, в Баден-Гомбурге, где жил с перерывами в 1921-1924 гг. (ведь письмо Жаботинского Бялик сохранил). Там он тоже не писал стихов, как не удалось ему организовать и мощное объединенное издательство на иврите, к сохданию которого он стремился. Зато, говоря словами Ахад-ха-Ама из все той же статьи, он попытался "установить новую общую гармонию среди действующих сил" и "обнаружил большую готовность склонить голову перед необходимостью и примириться с действительностью".
Известно, что на черновике стихотворения "Под пыткой вашего привета" он записал и стихи Шломо Ибн Гвироля, над собиранием и подготовкой к печати поэтического наследия которого в то время работал, что лишний раз подтверждает справедливость предположения о самоидентификации Бялика с ахад-ха-амовским образом жреца как хранителя духовного наследия.
Слова "Не поэт, не пророк - я дровосек" больше не напоминают о смирении. Напротив, они звучат весьма горделиво: я не пророк, а жрец, сознательно сложивший на время обязанности жреца, ибо сегодня народу недостает дровосеков. В свете этой аллюзии резче проступает и подразумеваемый смысл сочетания "ве-ло эт-дварим" ("не время словес"), созвучное "ве-ло иш дварим", т.е. "человек не речистый" , как сказал о себе Богу Моисей. Бялик легко жонглирует еврейскими клише, создавая свой неповторимый, полный высокого достоинства лирический образ. И, как это с ним часто случается, даже отмежевавшись от пророческой миссии поэта, не может удержаться от назидания.
В заключение приведу поэтический перевод стихотворения, напечатанный в журнале В. Е. Жаботинского "Рассвет" (Берлин, 1923, № 38-39, 21 октября, с. 19) без указания переводчика.

Под пыткой вашего привета
Склонилась в прах моя душа.
Я только медная монета
В пустой копилке голыша.

Что вы пришли в мою обитель?
В чем грех, в чем подвиг мой? Весь век
Я был не бард и не учитель,
Я не пророк: я дровосек.

В руке топор из грубой стали,
Я молча делаю свое;
Проходит день, плеча устали,
И притупилось лезвие.

Ведь я батрак, на день забредший,
И мне конец с закатом дня:
Не время мне слагать вам речи,
Ни вам плескать вокруг меня.

Чем жить нам дальше? Небо черно;
Чем завтра буре дать отпор?
Сзывайте всех на круг соборный,
К отчету, к жертве - за топор!