ВЕСТНИК ЕВРЕЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
История. Культура. Цивилизация. № 1 (19) 1999, с. 159–177.

3. Копельман

ЭЛИШЕВА: СЕКРЕТ УСПЕХА

Мало поймешь и стихи, не поняв, кто он, их пишущий? И где он, когда и с кем он? Чтобы лицо увидеть, надо, хоть бегло, и на другие лица, рядом, взглянуть; на поэтов одного и того же "момента".

Зинаида Гиппиус

Ее русские стихи не вошли в антологию "Сто поэтесс Серебряного века". Лишь предисловие помянуло ее неточной библиографической справкой, двумя цитатами да анкетным вопросом "Чем кончился ее мучительный выбор между христианством и иудаизмом? Эмиграцией, ссылкой?"¹. Дихотомия имени: Е. Жиркова и Э. Лишева; двоение языка творчества: русский и иврит, обнажившийся в стихах внутренний конфликт вероисповеданий: "В субботний час мне свеч не зажигать – Я не пойду под колокольный... звон Стоять в просторе темной церкви", – эти внепоэтические категории отвлекали критику и читателя от пристального всматривания в стихи. Секрет ярко вспыхнувшей и.быстро угасшей славы ивритской поэтессы Элишевы все еще не получил убедительного истолкования. Настоящая работа предлагает возможный ответ.

Прежде всего посмотрим на Элишеву в зените славы. "Поэтесса Элишева – русская и христианка. Когда в редакцию "Ха-торен" пришли ее написанные на иврите стихи, все показалось мне чудом: она сама, ее мягкий иврит, в котором не нашел я ни единого чуждого звука, и самый тон ее нежной поэзии", – такими словами сопроводил редактор и критик Реувен Брайнин первую публикацию Элишевы в своем журнале².

Вечер Элишевы в Иерусалиме летом 1925 г., то есть почти сразу по приезде в Палестину, подробно освещали газеты "Ха-арец" и "Доар ха-йом". Многочисленная публика собралась в зале школы "Лемель", чтобы послушать ивритскую поэзию Элишевы. С лекцией о творчестве поэтессы выступил д-р Йосеф Клаузнер³. Он назвал Элишеву едва ли не единственной ивритской поэтессой, похвалил теплоту и изысканность ее лирики, отметил, что она "издали" наблюдает за движением еврейской жизни и видит особый свет, которого не замечают находящиеся в гуще, превознес "настоящий иврит" Элишевы, то есть его правильное произношение, и кстати попенял сидевшему в зале Шаулю Черниховскому⁴ за упрямую привязанность к ашкеназскому ивриту. (Черниховский приехал в Иерусалим по делам международного Красного Маген-Давида⁵.)

В 1926 г. выступления Элишевы протоколировались ивритской прессой и в залихватских репортажах, и в солидных резюме. Приведу выбранные наудачу примеры:

"На участке, отведенном будущему "Народному дому" (тель-авивский дом культуры, или "בית העם",  море  колыхающихся над скамьями голов. Несколько фигур прилепилось к забору. Под забором опасливо пролезла чья-то физиономия; человек-ящерица испытующим взглядом осмотрел все вокруг: нет ли стража на его нелегальном пути? – и шустро прошмыгнул внутрь, смешался с публикой..."

или:

"Ивритская поэтесса Элишева <...> занимает важное место в нашей новой поэзии. Ее лирические стихи, прекрасные и музыкальные – как правило, короткие и всегда предназначенные для чтения на сефардский лад, – уже пять лет публикуются во всех ивритских журналах, альманахах и газетах, выходящих в Палестине, Европе и Америке. <...> Статьи о ней и ее творчестве написаны по-немецки, на иврите и на идише, на английском, итальянском, польском, румынском языках".

Весной 1927 г. в еврейской Варшаве было два значительных события: приезд Жаботинского и приезд Элишевы. Варшавская "Ха-цефира" освещала их пребывание на одних и тех же страницах, публиковала почти рядом тексты выступлений сионистского лидера и переводы на иврит русских стихотворений Элишевы. Сказанного достаточно, чтобы убедиться: речь идет об одной из центральных фигур ивритской поэзии. Однако вернемся к началу, к биографии.

Она родилась 20 сентября 1888 г. в городке Спасске под Рязанью. Отец, Иван Жирков, русский, православный, сначала был учителем в сельской школе, а затем стал книготорговцем и издателем книг для народных библиотек и школ. Он умер в 1917 г. Мать, из семьи осевших в Москве во времена наполеоновской кампании англичан, точнее английских ирландцев, католичка, умерла, когда дочери было три года. Елизавета воспитывалась в доме старшей сестры матери. Училась в московской женской гимназии, потом посещала фребелевские педагогические курсы⁶ "Общества учительниц и воспитательниц детских садов". В 1910 году ее образование закончилось.

Елизавета Ивановна Жиркова с детства писала стихи, с девятнадцати лет стала относиться к сочинительству всерьез. По-русски ею были написаны несколько рассказов, так и не попавших в печать, и около 200 стихотворений, но публиковать ее начал человек, который некоторое время спустя стал ее мужем. Первой ее книжкой был сборник переведенных с идиша стихов Ш.И. Имбера "В еврейской стране"⁷. Что общего у русской девушки с идишскими сионистскими стихотворениями, вроде такого:

С тех пор, как я видел, как братья смеются,

Для горестных жалоб я слов не найду;

С тех пор, как я видел страны пробужденье,

Я только от радости плакать могу.

С тех пор, как я знаю: вы можете верить,

Не верю я больше, что Бог вам далек;

И мне ненавистны и ночи, и запад, –

С тех пор, как я взор устремил на Восток.

Ответ десятью годами позже дала сама переводчица:

"В 1907–1908 годах мне случалось часто бывать среди евреев – в доме одной еврейской девушки, соученицы по гимназии, и так началось мое знакомство с еврейским миром и возник интерес к языку иврит. Сначала я словно в шутку выучилась читать на идише; мне это было нетрудно, потому что я немного знала немецкий, а буквы выучила по учебнику ивритской грамматики на немецком языке, который принадлежал моему брату⁸, специалисту по восточным языкам".

Но еврейские симпатии и любознательность Елизаветы Ивановны идишем не ограничились:

"В книгах на идише мне попадались непонятные ивритские слова, которые возбудили мой интерес и желание увидеть их в их естественном древнем окружении. Так начались мои вечерние занятия в "Обществе любителей еврейского языка" в Москве в 1913 году. Учеба там продолжалась два года, но по разным причинам прерывалась, порой ненадолго. Больше я иврит никогда регулярно не изучала, и все мои знания почерпнуты из книг и бесед"⁹.

В годы Первой мировой войны она была в Рязани, помогала еврейским беженцам в рамках специально организованных комитетов помощи. Там познакомилась с М. Невязским, быть может, первым своим ивритским корреспондентом, письма к которому содержат немало орфографических ошибок. Из этих писем¹⁰ мы узнаем, что "у нее нет ни родных, ни друзей, ни знакомых" (09.09.1919) и что жизнь ее проходит "без внутреннего наполнения" в "одиночестве и скуке" (24.08.1919). Подобные признания, несмотря на искренность тона, не совсем понятны, ведь в конце 1918 года вышел в свет ее первый поэтический сборник "Тайные песни"¹¹. Псевдоним автора на обложке: Э. Лишева – в принятой в еврейских кругах того времени манере анаграммировал библейскую форму имени Елизавета – Элишева.

Отклик на книжку не замедлил явиться в русско-еврейской сионистской печати. Уже 28 февраля 1919 года "Хроника еврейской жизни" в Петрограде писала:

"Эта маленькая книжка привлекает внимание своим необычным содержанием. "Тайные песни" – это песни о далеком Сионе, и поет их – с несомненной искренностью – поэт нееврейской национальности... принеся в дар любимому народу тайные песни своей души, наш автор вправе был взять эпиграфом к своей книжке слова из книги Руфи: "Народ твой – мой народ, и Бог твой – мой Бог".

Сообщая о книжной новинке, Фейга Коган задала угол зрения, под которым долго теперь будут рассматривать творчество Элишевы: поразительная для русской женщины любовь к еврейству, провоцирующая сопоставление с библейской Руфью. Тогда как о литературных достоинствах стихов либо об их несовершенстве – ни слова.

А через несколько месяцев появился второй поэтический сборник Э. Лишевой – "Минуты", и снова в еврейском издательстве¹². То было время, когда она страдала от неприкаянности и внутренней пустоты, а Быховский осаждал ее письмами с предложениями руки и сердца. И тогда, и много позже, пытаясь объяснить евреям, почему она связала с ними свою судьбу, Элишева говорила о том, какими привлекательными казались ей тогда сионисты, полные надежд на национальное возрождение, на раскрепощение и гордое будущее. У нее же, как она настаивала, не было тогда своего духовного мира – лишь туманные мечты, скука и одиночество. Похоже, она и замуж вышла по той же причине. Брак был зарегистрирован в загсе в Москве в 1920 году, религиозное бракосочетание было невозможно из-за разницы вероисповеданий:

И тот, кому душа принадлежит,

Избранник мой пред Богом и пред светом,

Моей руки с торжественным обетом

Серебряным кольцом не освятит...

"Тайные песни". С. 6–7.

О муже Элишевы, Семене Львовиче (Шимоне) Быховском (1881?, Почеп – 1932, Кишинев) известно немного. Как явствует из писем к нему друга детства, ивритского писателя Й.X. Бреннера¹³, он был сионистом с младых ногтей. Приятель У.Н. Гнесина¹⁴, подвижник ивритской словесности, книгоиздатель. В 1906–1907 годах Быховский преодолевал препоны и рогатки цензуры ради того, чтобы евреи России читали издаваемый Бреннером в Лондоне журнал "Ха-меорер" ("Пробуждающий", на иврите). В 1906, когда после русской революции замерла еврейская общественная и издательская деятельность, Быховский замыслил издательство переводов на иврит мировой литературы "Нисьонот" ("Опыты") и издал сборник из трех рассказов Чехова, однако дальше этого дело не пошло. Подобное предприятие сумел осуществить после Первой мировой войны богатый коммерсант Авраам Йосеф Штыбель¹⁵, тоже, кстати, интересовавшийся "Ха-меорером". Быховский познакомился со Штыбелем в Варшаве зимой 1906/1907 года, и стоит ли удивляться, что ивритские стихи Элишевы впервые появились в печати на страницах издаваемого Штыбелем альманаха "Ха-ткуфа" ("Эпоха", осень 1921, № 13, с. 396–401). Затем ее стихи были напечатаны в ивритских журналах "Ха-торен" ("Мачта", октябрь 1922, Нью-Йорк), "Ха-поэль ха-цаир" ("Молодой рабочий", декабрь 1923, Тель-Авив) и "Ха-олам" ("Мир", январь 1925, Лондон). С 1921 года она начала писать на иврите и рассказы. Связи мужа отворяли ей двери редакций, но и само по себе ее творчество оценивалось весьма высоко. Вот одно из ранних тому свидетельств – письмо Г. Шофмана¹⁶ Ф. Ляховеру¹⁷, редактору "Издательства А.Й. Штыбеля" в Варшаве, сразу после первой ивритской публикации Элишиевы. Письмо связано с подготовкой к выпуску литературного сборника "Пэрет" ("Бряцание по лире", 1924), составителем которого был Шофман и где Элишева опубликовала свой первый рассказ "Эмет" ("Истина"):

"Пожалуйста, отнеситесь со вниманием и усердием к просьбе Ш. Быховского из Москвы. Как Вам известно, он женился на русской поэтессе, христианке Жирковой, которая сама по себе значительная поэтесса (о ее прекрасных стихах, недавно мне присланных, хочу где-нибудь написать)".

В 1924 году в Москве на Покровке у Быховских родилась дочь Мириам Литл. Что было делать в Советской России ивритской поэтессе и книгоиздателю? И меньше чем через год семья Быховских уехала в Палестину, в Тель-Авив.

Началось триумфальное шествие Элишевы по клубным сценам еврейской Палестины, турне ее выступлений в Прибалтике, Польше, Париже, Лондоне. Всюду ее сопровождает муж. Он использует свои знакомства для организации все новых вечеров ее поэзии. Ей рукоплещет публика, сионистские и культурные знаменитости ищут встречи. Она читает свои стихи на иврите, слушает, как их поют в виде романсов, как читают в переводах на иные языки и переводят на иврит ее русские стихотворения. Она снова и снова рассказывает о себе, и привкус нереальности не покидает несколько ошеломленную поэтессу¹⁸.

Во второй половине двадцатых годов Элишева активно печатала в ивритской периодике свои стихи, рассказы, рецензии и литературные очерки. В издательстве мужа "Томер" ("Финиковая пальма") вышли два сборника ее стихов "Кос ктана" ("Малая чаша", 1926; три тиража по 2000 экземпляров разошлись за несколько месяцев) и "Харузим" ("Стихи", но и "Четки", 1928); сборник "Сипурим" ("Рассказы", 1928), работа об Александре Блоке "Мешорер ве-адам" ("Поэт и человек", 1929, перепечатка из "Ха-ткуфа", № 21, 22) и роман о московской богеме "Симтаот" ("Переулки", 1929), о переводе которого на русский она мечтала в последние годы жизни. Некоторые рассказы вышли отдельными книжками в других издательствах, например, "Микре тафель" ("Незначительное происшествие", 1929), "Малкат ха-иврим" ("Еврейская царица", 1931?). Почти не было стихотворения или рассказа Элишевы, которые не публиковались бы по нескольку раз. И все же к концу двадцатых годов восторги вокруг Элишевы стихают. А финансовая ситуация в еврейских издательствах всего мира в начале тридцатых годов сложилась неутешительная: сказался экономический кризис.

В 1931 году Быховский попытался поправить положение и вывез жену "на гастроли". Мне не удалось найти в прессе отклики на это последнее турне Элишевы, знаю только, что оно длилось около года и завершилось в Кишиневе трагически: 6 июля 1932 г. Шимон Быховский умер, а вдова с девочкой вернулась в Тель-Авив. Поначалу друзья – а среди них было достаточно знаменитостей, хотя на их участие Элишева полагалась менее всего, – собирали какие-то деньги, доставали ей переводы (она перевела с английского несколько книг, но просила не считать это ее литературным творчеством). Потом пришло полное забвение, бедность сменилась нищетой, Элишева кормилась тем, что стирала чужое белье. Ее дочь выросла и уехала в Англию (где лет пять назад еще была жива и здорова). Зимой 1948/49 года Элишева собралась в Англию навестить дочь, но заболела и попала в больницу Швейцера недалеко от Тверии. Там 27 марта 1949 года она умерла. Ее похоронили рядом с поэтессой Рахелью, у озера Киннерет.

Однако в последние тяжкие годы на ее долю выпало несколько светлых дней. В 1939 году союз писателей устроил ей юбилейный вечер, и Яков Фихман напечатал в журнале "Мознаим" теплую заметку о ее стихах. Добрый критик не удержался от покаяния, возлагая на себя и на всех вину за слишком быструю забывчивость, касающуюся, впрочем, не одной лишь Элишевы. А в 1946 г. стараниями преданных ей литераторов было издано собрание ее стихов 1922–1928 годов. И снова был вечер, и чтение с эстрады. Эхо этого вечера и последней радости Элишевы различимо в черновых записях Шошанны Блувштейн¹⁹, сделанных вскоре после смерти Элишевы. Эти записки, любезно предоставленные, мне родственниками Шошанны и ее сестры, поэтессы Рахели²⁰, еще нигде не публиковались. Они скомпонованы мною из сумбурных набросков и переведены с иврита:

"Элишева, дорогая благородная подруга, как же так? Безвременно? И как раз теперь, когда признание братьев согрело тебя, Элишева.

          ...Я познакомилась с тобою... около двадцати лет назад, когда еще были живы Рахель и наш брат Яков²¹, такой чуткий ко всему новому. Он хотел устроить для Рахели праздник. Он назвал его "вечер поэтесс". И вы собрались вчетвером: Рахель и Анда²², и Бат-Мирьям²³, и ты, Элишева. Помнится, каждая из вас читала свои стихи. Сильным было впечатление от твоего чтения. Так скромно, безыскусственно и в то же время мощно и с достоинством... С тех пор миновали годы. Я не принимала участия в культурных программах ‘Народного дома’. Лишь слышала от брата о лекциях Эли-шевы и о ней самой. Он восхищался ею... Ведь именно брат построил для народа дом ‘בית העם’ и на его сцене творил. Он воспитывал лекторов... прямо из постели их вытаскивал (они сами мне об этом говорили), и многие из учителей и писателей теперь составляют блестящую плеяду лекторов. Элишева – среди них. Она была оратором Божьей милостью, сказались ее многочисленные таланты. Острый ум, критическое чутье, зоркий глаз – и юмор. Благодаря им Элишева на сцене была неотразима... Мне посчастливилось слушать ее не столь давно на вечере, организованном ‘WIZO’²⁴ по случаю выхода книги ее стихов... Как мы все наслаждались ее выступлением; каким многообещающим казалось это ее появление – вновь, после продолжительного перерыва – и каким... грустным. Ибо уже тогда она выглядела такой несчастной, что на нее без жалости и смотреть было нельзя. Несчастной, сказала я; Боже упаси, даже будучи вконец измученной, она держалась мужественно. Это меня и обмануло. В ее словах слышался вызов.

Я узнала о ее существовании в благословенную пору деятельности моего брата [Якова]... и вспомнила о ней снова лишь в связи с ним. Ты ведь была его другом. И ты отозвалась, пришла ко мне, и мы вместе ходили от писателя к писателю, пока не было решено в качестве прелюдии к увековечению его деятельности устроить вечер памяти. Тем дело и ограничилось, как ты и предрекала, Элишева...

А пока, глядя на тебя, Элишева, я вспоминала о том, что было обещано тебе, – обещано и не выполнено. Мне открылось твое жалкое положение, степень твоего обнищания и горечь обиды. ‘Работы’ она просила, а не вспомоществования, которое отвергала всегда. Она была горда и честна. Три года назад и раньше, если бы мы тогда энергично взялись ‘исправлять ошибки’. В те дни, может, еще можно было спасти. Я обратилась в несколько мест в поисках работы [для нее], но ответа не получила. Перевод с английского и с русского... Поищем, авось... – и так по сей день. Чем я могла помочь тебе, Элишева! Малым: немного дружбы, немного преклонения. Мы виделись, но и во мне ты не нашла отрады... Порой я испытывала острую боль от язвительной критики Элишевы... Словно меч, вонзалась она в незащищенное сердце. Лишь позднее оно обрело щит, и мы подружились. Я узнала ее поближе, кропотливо я наводила мост между нами, что далось мне с трудом. Может быть, он устоял благодаря моей игре [на фортепьяно], которую она так любила... Музыка была по-настоящему близка ей. Она и сама играла. Ее обучила тетка, учительница музыки. С тех пор прошло двадцать пять лет. Година страданий... А мне и теперь дороги проведенные с тобою минуты. Наша беседа, такая непринужденная, с проблесками свежих идей... О литературе вообще и об ивритской особенно. ‘Не могла я найти себе выражения ни на каком ином языке’. Иврит. Она любила и почитала некоторых писателей и до последнего дня сохранила отношения с ними. И напротив, прекрасно сознавала свое место среди них и то, что позабыта. ‘Я дала им рукопись, и она пропала...’ Ох, изменило тебе счастье, Элишева, дорогая моя. Годы войны, голод, нищета и обида. От обиды ты страдала сильнее всего, ведь один-единственный светлый уголок и был в твоей горькой судьбе. Литература, союз писателей, пэн-клуб и кучка друзей-литераторов – вот и весь твой мир. В практическом отношении ты была далека от реальности. Когда твоя книга была переиздана, как велика была радость, как ты светилась этим возвратом поэтической молодости. Но когда кто-то ранил тебя вопросом, получила ли ты что-нибудь и сколько – ты отпрянула с брезгливостью: за то, что я некогда писала стихи, я в свое время и получила...

Она не была практичной. Она была поэтессой... поймем ее!.. Жить, чтоб работать, или работать ради пропитания... Жить в силу обстоятельств. ‘Не по своей воле ты живешь’. Человек одаренный, как Элишева, избирает свой путь. То есть литературу. Она жаждала или быть библиотекарем и жить вблизи книг, или переводить написанное другими. И не нашла. Не сумела устроиться... Она как-то призналась: ‘Если бы мне домой приносили чуть еды, чтоб не пришлось заботиться об этом, я бы писала. Я ношу в голове целые книги’. Ее друзья в последние годы уповали на то же. Начали что-то организовывать, но опоздали. Она предполагала ехать в Англию – целый год мечтала об этом, о дочери, своей единственной. Но судьба распорядилась иначе, она отправилась в дальний путь, последний, столь далекий, что глазу не охватить его края, – и осталась у нас.

...Ее муж умер. Был писателем. Другом Гнесина и Бреннера. Сионист и мечтатель-идеалист – он тоже, как и его супруга Элишева, не умел проторить себе в жизни дорогу. Он не справился с заботами о повседневных мелочах – они преследовали его до самого конца. Он умер. На чужбине, в одном из городов, где скитался вместе с женой. Не имея средств к пропитанию, он устраивал там вечера Элишевы. Последняя надежда, но ей были в тягость все эти спектакли, ей было противно выставлять на всеобщее обозрение сокровенные тайники души..."

Ведущий исследователь ивритской поэзии Дан Мирон, посвятивший ивритским поэтессам нового времени отдельную книгу²⁵, дал Элишеве весьма уничижительную характеристику: эпигон, сентиментальный версификатор клишированных образов, поэтесса, оставшаяся в стороне от исканий и находок русского "серебряного века"; ее выученный иврит так и не стал свободной поэтической речью. Есть истина в этих словах, но прав был и читатель середины 1920-х годов, любивший стихи Элишевы.

Обозначу несколько культурно-исторических причин, которые позволяют, как мне кажется, объяснить успех поэзии Элишевы не только курьезной ситуацией.

1. Ее поэтическая речь была абсолютно свободна от штампов ивритской литературы прошлого, в первую очередь от библеизмов.

2. Она с самого начала писала свои силлабо-тонические стихи в соответствии с сефардской фонетической нормой или, как было принято помечать в журналах, "с правильным произношением".

3. Она была почти единственной в то время женщиной-поэтом.

4. Она была почти единственным автором, писавшим камерные стихи.

5. Она "легализовала" любимую подавляющим большинством читателей русскую поэтическую норму в приемлемом для сионизма и гебраизма ивритском варианте.

Итак, первое. "Становится легким, грациозным, современным и стиль Элишевы. Это объясняется... и тем, что Элишева подошла к современной еврейской поэзии прямо, минуя закоулки нашей старой мелицы", – писал в одной из первых рецензий на ивритские стихи Элишевы критик Семен Гомельский²⁶ ( מליצה – велеречивость, как правило, на основе библеизмов). Отметив слово "современный", напомню любопытный документ чуть более ранней эпохи, весьма известный и к Элишеве непосредственного отношения не имеющий. Это программная статья Х.Н. Бялика²⁷ "Наша молодая поэзия" в редактируемом им журнале "Ха-шиллоах" от начала 1907 года. Бесчисленные ссылки на статью как-то не затронули предложенного Бяликом критерия периодизации ивритской изящной словесности, а именно: зависимость художественного текста от библейского стиха. Так, называя Менделе²⁸, Д. Фришмана²⁹ и И.Л.Переца³⁰ отцами современной литературы на иврите, Бялик пишет: "При них ослаб диктат мелицы. Библейский стих более не ведет их, словно выставленная вперед клюка слепого, а тащится, болтаясь из стороны в сторону, за ними вослед".

Следующее литературное поколение, которому принадлежал и сам Бялик, всяко переиначивало ту же мелицу, потому что "все эти авторы прошли через молитвенную школу". (Бялик и в 1917 г. сетовал: "У меня даже в маленькое лирическое стихотворение, простенькое, и то иногда прокрадется библейский стих и встанет этаким краснобаем"³¹).            Новаторство Бялика сказалось в обрамлении библеизмов неожиданными поэтическими контекстами, отчего классические слова получали новые смыслы, немедленно подхватываемые авторами помоложе. Этих-то молодых поэтов, чье творчество "полностью свободно, свободно даже от опьянения свободой", и приветствовал своей статьей Бялик. Но Бялик мерил от прошлого; на сегодняшний взгляд поэзия Якова Штейнберга³², Давида Шимоновича (Шимони)³³, Залмана Шнеура³⁴ в 1910-1920-е годы несомненно рвет путы библеизмов, однако в ней слышен треск разрываемых пут. То же было справедливо и в отношении поэтов третьей алии – А. Шлионского³⁵, И. Ламдана³⁶ и др. Кроме того, в их стихах оставалось немало столь массивных библейских конструкций, что читатель эпохи постмодернизма ошибочно спешит занести их в разряд подтекстов. Даже поэтесса Рахель, которая, будучи женщиной, в молитвенной школе не обучалась и до приезда в Палестину иврита почти не знала, пополняла свой языковой багаж с помощью Танаха.

На этом фоне выученный по учебным пособиям иврит Элишевы был "незамутнен" традиционными контекстуальными сцепками. Он служил более или менее податливой драпировкой ее мыслей и образов и следовал строю русской речи, что интерпретировалось как "естественность", "простота", "современность" поэтического высказывания:

"...простота выражения или хотя бы стремление к ней отличает большую часть поэтических произведений нашего времени – русских (Блок, Ахматова, Есенин), французских (Жамм, Шарль Вильдрак) <...> Простота выражения не обязательно сочетается с даром выражения, но она всегда искупает недостаток дарования (например, в стихах Элишевы)..."¹⁷

Второе. "Верное произношение". В 1923 году в библиографическом журнале "Эйн ха-корэ" (Берлин) Элишева опубликовала статью, посвященную проблеме произношения поэтических текстов. Среди прочего, она писала: "Произношение, называемое ашкеназским, принято в ивритской поэзии по простой, естственной причине: в начале развития этой поэзии во всех без исключения странах, где формировалась ивритская культура, это произношение господствовало безраздельно"³⁸. Далее она обрисовывает сложившуюся ситуацию, в которой сефардское произношение вытеснило ашкеназское из устной речи евреев Палестины. Теперь, чтобы услышать музыку поэзии "национального возрождения", требовалось декламировать ее по-ашкеназски. Элишева, писавшая стихи на сефардском иврите, предвосхитила норму и избавила молодое и среднее поколение палестинских читателей двадцатых годов от необходимости учить второй, почти или вовсе не знакомый им вариант языка. Иврит ее стихов с точки зрения фонетики был тем ивритом, на котором они говорили и думали, либо старались приучить себя думать и говорить. Так, палестинская жительница Рахель жаловалась на несходство своего сионистского иврита и ашкеназского выговора приехавшей из России товарки: "Бат-Мирьям читает свои стихи (и говорит) с ашкеназским произношением, и слушать ее –просто мука". (Письмо Саре Мильштейн от 1929 г.³⁹)

Интересно, что упомянутые выше поэты третьей алии утверждали себя акцентными стихами, отметая размеренные строфы поэтов-романтиков так называемого "поколения Бялика" (даты рождения этого поколения 1886-1889) по весьма прозаической причине: в двадцатые годы они еще не умели писать иначе, как на ашкеназском иврите, в Палестине однозначно ассоциировавшимся с галутом, а поэтика футуристов и имажинистов позволяла озвучивать их стихи по-сефардски и при этом не корёжить формы. Однако декламируя на ашкеназский лад разнокалиберные строки и лесенки ранних стихов Шлионского (например, в книге "Ба-галгал", 1927), мы легко различим и ямбы, и хореи, и амфибрахии.

Третье. Предшествовавшая появлению Элишевы литература "национального возрождения" заполнила множество лакун в жанровой и тематической палитре ивритской поэзии, ориентируясь на русские и европейские образцы. Тем не менее эта литература все еще не явила своим читателям женщины-поэта, непременного атрибута всякой зрелой словесности начала XX века. Протежируемая мужем Элишева, получив возможность публиковать стихи в ивритских журналах, должна была не столько выдержать конкуренцию с мужской поэзией своего "момента", сколько занять пустующую нишу еврейской поэтессы. Что она с успехом и сделала. Сошлюсь на Рахель⁴⁰, выступившую на поэтическом поприще следом за Элишевой:

"Быть, по словам Черниховского, талантливой не такое уж большое дело (без ложной скромности), потому что кроме меня еще только три женщины пишут стихи на святом языке. Это: Элишева, Бат-Мирьям и Эстер Рааб⁴¹. По-моему, я лучше Бат-Мирьям, равна Элишеве и уступаю Эстер Рааб. Однако некоторые говорят, что именно последнюю можно сбросить со счетов, потому что ее муза слишком скаредна, а кроме качества есть еще и количество". (Из письма к Шошанне из Цфата в Берлин от 22.08.1925; выделенное слово написано в ивритском письме по-русски.)

Четвертое. В двадцатые годы камерность стихов Элишевы была уникальным явлением. Еще не стала крылатой строка Рахели: "Мал мой мир – как мирок муравья" (стихотворение "Лишь о себе говорить я умела..."). Поэты-мужчины, напротив, старались аффектировать лирическое переживание (пожалуй, все сколько-нибудь заметные дарования, кроме Я. Фихмана⁴²), например, начинающий А. Шлионский избрал поэтическую маску страдальца Иова. В эстафете литературных поколений спорили поэт-пророк и поэт-титан, покоритель первозданной Страны Израилевой. Масштабность была присуща тогда и поэзии двух современниц Элишевы: уроженка Петах-Тиквы Эстер Рааб являлась в лирике свободной и неукротимой дочерью опаленной солнцем земли, а Бат-Мирьям - демоницей с цветаевским накалом чувств.

Поэтический мир Элишевы умещался в раму окна, ему и в комнате избыточно просторно, потому что эта комната пуста. Даже выход в поле не раздвинул горизонтов ее видения: солнце уже зашло, и тени сокрыли окраины. Пейзаж Элишевы, если и охватит широкое пространство, непременно свернет его в одну деталь:

מָקוֹם עַד הָאֹפֶק וְהַלְאָה

מֵרְחָבִים בְּלִי קֵץ,

שְׁלוֹם הַשָּמַיִם מִלְמַעְלָה

וְכוֹכָב מְנַצְנֵץ.

          (גזו אורות) 

(Пространство до горизонта и дальше – /Бескрайные просторы, / Мирное небо над нами / И мигающая звезда.)

Поэзия Элишевы противопоставила бурлящему южному темпераменту и бунтарству еврейских авторов северную созерцательность, патетике преодоления – элегическую ноту женского смирения. Намеренно непритязательный образ ее лирической героини гарантировал читательский успех – то был компромисс между демонстративным по сути своей образом поэтессы и скромным образом еврейской женщины в рамке "четырех локтей" галахи (аналога "четырех К": Кirche, Кüche, Кinder, Kleider – немецкой бюргерской традиции). В стороне от коллективных борений, поэтесса Элишева исследовала нюансы собственной одинокой души, погруженной в тишину, безмолвие, покой, грезу ( דממה, שלווה, חלום, שקט, לבי, נפשי – одни из самых частых слов ее лирики данного периода).

Пятое. Насущность поэзии Элишевы. Поэтический мир Элишевы, культурный, ненавязчивый, часто сентиментальный, затрагивал глубинную струну в душах строителей "национального очага", чья личная жизнь была угнетена натиском коллективного труда и коллективного бытия сельскохозяйственных поселений. Ее поэзия грез намеренно сторонилась роковых минут и обходила молчанием ужасы революций и мировой и гражданской войн. Лишенные выраженной индивидуальности, стихи Элишевы были понятны широкому читателю и слушателю, не требуя особых интеллектуальных усилий. Эти стихи оказывали терапевтическое действие: в них жило на возрожденном иврите то любимое, домашнее, российское, от чего эти люди отказались ради национальных ценностей и идеалов, но от чего не могли и не хотели отречься. Достаточно вспомнить историю Рахели, приехавшей в Палестину в 1908 году и принципиально отказывавшейся говорить по-русски и понимать русскую речь. Но эта подвижница иврита и ее друзья-единомышленники позволяли себе после трудового дня, ночами, читать русские стихи и петь русские песни. Ивритские стихи Элишевы утоляли их культурную ностальгию, не задевая сионистского достоинства. 

В заключение замечу, что в контексте ивритской поэзии 1920-х годов стихи Элишевы имели ряд несомненных достоинств: они варьировали иные, неизменно напевные, ритмические рисунки, включая дольники, которые позднее активно использовала Лея Гольдберг.⁴³ Элишева расцветила стихи красками. Лея Гольдберг в своей первой публикации – заметке о лирике Элишевы, проследила семантику цвета в ее стихах и отметила новизну в обращении с цветом (хотя в мировой поэзии, возможно, это уже было). Элишева продемонстрировала иной подход к пейзажу, опирающийся, как уже было сказано, на искусство детали. Ее поэзия явила минимализм художественных средств – то, что некоторые критики называли прозаичностью, и чего тогда еще не искали или не умели другие ивритские поэты. Были и просто поэтические находки, например, на стыке библейской ("посеянный свет", Псалмы, 96:11) и языковой ("свет глаз") метафор:

אֲנִי יוֹדַעַת רַק דַּבָר אֶחַד:

כִּי עַל חַיַּי זָּרוּעַ אוֹר עֵינֵיךָ...

            (Я знаю лишь одно: на моей жизни посеян свет твоих глаз.)

Или:

בִּשְׁקוֹעַ הַשֶּׁמֶש עַל יוֹם-עֲבוֹדָה,

כּוֹכְבֵי-זִכְרוֹנוֹת עוֹלִים –  –

                                    (גמלים)

(С закатом солнца над днем труда / Звезды воспоминаний восходят.)

С другой стороны, и это особенно бросается в глаза по прошествии времени, стихи Элишевы изобиловали поэтическими штампами. Однако иврит создавал "остраненное" читательское зрение, отчего к штампам отчасти возвращалась первоначальная свежесть. Например:

בֵּין עֵצִים חֲשׂוּפִים –  – אֶת עָלֶיהָ

שָׁמְרָה תִּרְזָה בּוֹדֵדָה

אַךְ מָה לָה? –  – זְהַב עֲדָיֶיהָ

הָפַךְ כֻּלוֹ חֲלוּדָה!

                        (את מכתבי כתבתי)

(Средь обнаженных деревьев – свои листья / Сберегла одинокая береза; /

Но что с ней? Золото ее подвесок / Все обернулось ржавчиной!)

Озеро Киннерет предстает

כִּרְאִי שֶׁל כֶּסֶף בְּמִסְגֶּרֶת

הָהָרִים הַמִּתְנַשְּׂאִים סָבִיב.

          (על חוף ים כנרת)

(Как зеркало серебряное в раме / Гор, возносящихся вокруг.)

Порой в стихах обнаруживалась нескладность, видимо, следствие недостаточного владения языком:

וַאֲדַמֶה, כִּי גַּם הַקֵּץ הִגִּיעַ,

כִּי מָצְאָה נַפְשִׁי מוֹלַדְתָּהּ.

          (על חוף ים כנרת)

(И мнится мне, что и конец пришел, / Что моя душа нашла свою родину.)

Время изменило ситуацию. Переход ивритской поэзии на правильное произношение, появление более талантливой и более удобной для сионистского мифа Рахели, искания поэтов разных поколений в области поэтики и тематики, наконец, ослабление ностальгии по России – все эти факторы постепенно оттеснили поэзию Элишевы на периферию литературной жизни. Ее забыли.

Примечания:

1 Сто поэтесс Серебряного века. Антология. / Сост. М.Л. Гаспаров, О.Б. Кушлина, Т.Л. Никольская. СПб., 1996. С. 4.

2 На-Toren. Нью-Йорк, 1922/1923. № 9. С. 28.

Реувен Брайнн (1862, Ляды Могилевской губ. – 1940, Нью-Йорк), писатель, публицист, критик, издатель, писавший па иврите и на идише; был активным палестинофилом, деятелем еврейского "национального возрождения", одним из создателей Ха-хистадрут ха-иврит – организации, способствовавшей развитию культуры на иврите в США. В 1926 г. посетил СССР и, вернувшись в США, стал вести пропаганду за возрождение еврейской жизни в Советской России.

3 Йосеф Гедалья Клаузнер (1874, Олькеники Виленской губ. – 1958, Тель-Авив), литратуровед, историк, пропагандист возрождения культуры на иврите, сионистский деятель.         

4 Шауль Черниховский (1875, Б. Михайловка Таврической губ. – 1943, Тель-Авив), ведущий ивритский поэт эпохи "национального возрождения". См. о нем: Ходасевич Б. Из еврейских поэтов. Иерусалим – Москва: Гешарим, 1998. С. 48-56. Также Черниховскпй III. Стихи и идиллии. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1990.

5. Красный Маген-Давнд, еврейская медицинская организация, сходная с Обществом Красного Креста и Красного Полумесяца.

6 Фребелевские курсы – курсы, готовившие воспитателей дошкольного и младшего школьного возраста по системе немецкого педагога Фридриха Фребеля (1782–1852). В России получили распространение с 1880-х годов.

7 Имбер Ш.И. В еврейской стране. Пер. с евр. Е. Жирковой. М., 1916. С. 18.

Шмуэль Иаков Имбер (1889, Сассов, Галиция – 1942, Золочев), идишский поэт, писал также по-польски. В 1911 г. посетил Палестину. Убит украинскими националистами в оккупированной нацистами Галиции.

8 Лев Иванович Жирков (1885, Москва – 1969, там же), советский лингвист, занимавшийся преимущественно языками иранской группы.

9 Elisheva. Toldotai. // Ktuvim. 1927. 27 авг. (№ 6). С. 1.

10 Gnazim. T. 1. Тель-Авив,  1961.

11 Лишева Э. Тайные песни. М., 1919.

12 Лишева Э. Минуты. М.,  1919.

13 Йосеф Хаим Бреннер (1881, Новые Млины, Украина – 1921, Яффа), ивритский писатель, издатель, публицист; убит арабскими экстремистами при погроме в еврейских кварталах Яффы.

14 Ури Нисан Гнесин (1879, Стародуб Черниговской губ. – 1913, Варшава), ивритский писатель-модернист, первым применил на иврите прием "поток сознания".
Издательство С.Л. Быховского "Гацида", выпустившее "Тайные песни" Элишевы, именовалось по названию повести У.Н. Гнесина ("гацида" в переводе с иврита – "Стороною"), писателя, особенно любимого Элишевой и повлиявшего на стиль ее ивритской прозы; в 1914 г. Быховский издал одноименный сборник памяти Гнссина. Элишева будто бы перевела на русский повесть Гнесина "Эцель" ("Поблизости"), но перевод не был опубликован и в писательском архиве Израиля не сохранился.

15 Авраам Йосеф Штыбель (1884, Жарки, близ Ченстохова, Польша – 1946, Нью-Йорк), коммерсант, книгоиздатель, меценат; в 1918 г. основал в Москве "Издательство А.И. Штыбеля", выпускавшее в основном переводы мировой литературы на иврит. В 1919 г. издательство переехало в Варшаву и имело в разное время филиалы в Берлине, Тель-Авиве, Нью-Йорке. В общей сложности Штыбель вложил в издание книг на иврите два миллиона долларов. Незадолго до смерти в беседе с еврейским журналистом Моше Франком Штыбель вспоминал, как "проложил Элишеве дорогу в ивритскую литературу" (Hа-arez. 1946. 9 сент. С. 3.)

16 Гершон Шофман (1880, Орша – 1972, Тель-Авив), ивритский писатель, автор очень коротких рассказов и зарисовок. С 1913 г. жил в Вене, с 1931 г. – в деревушке близ Граца, Австрия, а с 1938 г. – в Израиле. О выборе названия "Пэрет" см. Govrin N. Mе-Ofek lе-Ofek (Shofrnan G. Hayav vе-yezirato). 1982. T. 2. C. 620. Элишева знала Шофмана еще по Москве, любила его творчество, испытала его влияние и переводила на русский (см. лит.-худ. сборники "Сафрут". М., 1918, а также "Антология ивритской литературы. Сост. X. Бар-Иосеф и 3. Копельман. М., 1999. Шофман об Элишеве как будто так и не написал, а она посвятила ему несколько статей на иврите, переписывалась с ним в самые тяжелые периоды своей жизни.

17 Фишл Иерухам Ляховер (Лаховер; 1883, Хожеле, Польша – 1947, Тель-Авив), историк ивритской литературы XVIII-XIX вв., литературный деятель.

18 См. Basok М. Prahim shе-hеhlimu. // Nof Sifrut. 1965. С. 78.

19 Шошанна Блувштейн (1888? Вятка – 1974, Тель-Авив), учительница музыки, воспитательница в детском саду; сестра поэтессы Рахели.

20 Об ивритских поэтессах см.: Я себя до конца рассказала (сборник стихов израильских поэтесс). Иерусалим, 1990.
Рахель [Блувштейн] (1890, Саратов – 1931, Тель-Авив), ивритская поэтесса. См. о ней: Радуцкий В. По ту сторону мифа. // Двадцать два. Иерусалим, сент.-окт. 1990. № 73. С. 197–205.

21 Яков Блувштейн-Села (1880, Вятка – 1935, Тель-Авив), деятель народного просвещения среди еврейского населения подмандатной Палестины (так наз. ишув), организатор народных университетов, лектор, создатель первого в ишуве "Народного дома культуры"; старший брат поэтессы Рахели. По окончании гимназии в Полтаве учился в университетах Лейпцига, Флоренции, Рима; доктор философии и политэкономии.

22 Анда Пинкерфельд-Амир (1902, Ржешув, Зап. Галиция – 1981, Тель-Авив), ивритская поэтесса, также и для детей. Первый сборник "שירי החיים" ("Песня жизни", 1921). В Палестине с 1923 г. В 1950–1951 гг. работала в архиве министерства обороны и выпустила сборники стихов, написанных солдатами, павшими в Войне за независимость Израиля.

23 Иохсвед Бат-Мирьям [Железняк](1901, Кеплице, Белоруссия – 1980, Тель-Авив), ивритская поэтесса. Первая публикация стихов в "Ха-ткуфа", 1923, № 14–15. Участвовала в литературной группе "אוקטובראים עבריים" ("Ивритские октябристы"), верившей в возможность культуры на иврите в Советской России, и в сборнике "בראשית" ("Вначале", Ленинград, 1925?). В Палестине с 1929 г. Первый поэтический сборник "מרחוק" ("Издали", 1932) отличался модернистскими исканиями формы и средств выражения. Вплоть до середины 1930-х гг. писала на ашкеназском иврите.

24 "WIZO" – Международная женская сионистская организация, имеет отделения во многих странах и занимается гуманитарной деятельностью, а первую очередь в сфере образования и культуры.

25 Miron D. Imahot meyasdot, 'ahiayot horgot.  [in Hebrew] 1991.

26 "Рассвет". Париж, 1928, № 38. С. 8.

27 Хаим Нахман Бялик (1873, Рады, Волынь – 1934, Вена; похоронен в Тель-Авиве), ведущий поэт эпохи "национального возрождения", прозаик, издатель еврейских литературных памятников. См. о нем: Бялик X.Н. Стихи и поэмы. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1994.

28 Менделе Мойхер-Сфорим (наст. имя Шалом Яков Абрамович; 1835?, Копыль Минской губ. – 1917, Одесса), ведущий писатель эпохи еврейского просвещения (Гаскала) в России, основоположник ивритской литературы нового времени. См. о нем: Менделе Мойхер-Сфорим. Маленький человечек и др. М., 1961.

29 Давид Фришман (1859, Згерж, близ Лодзи – 1922, Берлин), писатель, поэт, литературный критик, редактор литературных журналов, переводчик на иврит; писал на иврите и на идише. Много способствовал развитию ивритской литературы нового времени. См. о нем: Фришман Д. В пустыне. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1992.

30 Ицхок Лейбуш Перец (1852, Замостье Люблинской губ., ныне Польша – 1915, Варшава), писатель, поэт, один из основоположников новой литературы на идише, популяризатор еврейского фольклора; писал также на иврите.

31 Meiytus I. Bi-Mehitzatam shel sofrim [in Hebrew]. Тель-Авив, 1977. С. 112.

32 Яков Штейнберг (1887, Белая Церковь, близ Киева – 1947, Тeль-Авив), ивритский поэт, прозаик, эссеист; до 1914 г. писал также на идише.

33 Давид Шимонович (Шимони; 1886, Бобруйск – 1956, Тель-Авив), ивритский поэт-романтик, переводчик, а том числе почти всего М. Лермонтова; писал также прозу.

34 Залман (Залкинд) Шнеур (1887, Шклов – 1959, Нью-Йорк; в 1960 г. перезахоронен в Израиле), поэт, прозаик, писал на иврите и на идише, одна из центральных фигур в ивритской литературе "национального возрождения".

35 Авраам Шлионскнй (1900, Крюково – 1973, Тель-Авив), ивритскнй поэт, основоположник ивритского символизма в поэзии; переводчик на иврит, в том числе "Евгения Онегина" (1937), редактор литературных журналов, создатель школы художественного перевода на иврит. В Палестине с 1921 г. См. о нем: Шлионский А. Горы Гильбоа. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1990 (1980).

36 Ицхак Ламдан (1889, Млинов, Волынь – 1954, Тель-Авив), ивритский поэт, редактор литературного журнала. В Палестине с 1921 г.

37 Sela R [Rahcl Dhivstein]. Al 'ot ha-zman (О знаке времени). // Davar. 1927, 8 апр. С. 4.

38 Elisheva. Li-sheelat ha-havara ba-shira ha-'ivrit. (К вопросу о произношении в ивритской поэзии) // 'Ein ha-kore. Берлин, 1923. Т. 1. С. 170.

39 Rahel: shirim, mihtavim, reshimot, korot hayeyah (Стихи, письма, записки, биография). Сост. У. Мильштейн. 1985. С. 90.

40 Там же, С. 78.

41 Эстер Рааб (1894 или 1899, Пстах-Тиква – 1981, там же), израильская поэтесса и прозаик. Ее стихи отличались колоритом Страны Израиля, местным "правильным" произношением.

42 Яков Фихман (1881, Бельцы, Бессарабия – 1958, Тель-Авив), ивритский поэт, переводчик, эссеист, редактор литературных журналов и хрестоматий.

43 Лея Гольдберг (1911, Кенигсберг – 1970, Иерусалим), ивритская поэтесса, переводчик на иврит, в том числе "Войны и мира", литературовед, критик, инициатор создания кафедры славистики в Еврейском университете в Иерусалиме. О дольниках в ее поэзии см.: Bar-Yosef H. Mishkal ha-dolnik be 'shir be-kfarim' shel Lea Goldberg (О дольнике в поэзии Л. Гольдберг). // Sefer Yizliak Bekon. Бeeр-Шeва. 1992. С. 99-116.