STANFORD SLAVIC STUDIES

Volume 20

Series Editors

Joseph Frank
Gregory Freidin
Richard Schupbach

Studies in Modern Russian and Pon Culture and Bibliography.

Essays in Honor of Wojciech Zalewski

Edited by Lazar Fleishman

Stanford, 1999

Письма Л. О. Пастернака X. Н. Бялику.

Настоящая публикация знакомит читателя с письмами художника Леонида Осиповича Пастернака (1862-1945) поэту Хаиму Нахману Бялику (1873-1934), хранящимися в архиве Дома-музея Бялика в Тель-Авиве. Данная подборка дополняет публикацию в журнале SlavicaHierosolymitana, 1977, vol. 1, где было напечатано одно письмо Л.О. Пастернака к Х.Н. Бялику, дати­рованное публикаторами второй декадой февраля 1923 года. Письма, соответствующего опубликованному тексту, в архиве нет. Все приводимые ниже 10 писем и одна открытка написаны и подписаны Л.О. Пастернаком. Очевидно, что были и другие письма, но они не сохранились.

Силою обстоятельств Л.О. Пастернак в Берлине оказался вовлечен в бурную еврейскую издательскую деятельность. В этих его берлинских письмах встречаются имена тамошних издателей: Соломона (Шломо) Зальцмана,¹ выпустившего написанную в 1918-20 гг. в Москве работу Л. Пастернака о Рембрандте Рембрандт и еврейство в его творчестве на русском языке (1923), и Файвла Меира Шапиро,² выпустившего в своем издательстве «Йивне» ту же книгу, но в переводе на иврит (1923), а также Альбом портретов кисти Л. Пастернака (1923) с пояснительным текстом художника Германа Штрука.³ Альбом портретов был напечатан в трех вариантах: иврит-русском, иврит-немецком и иврит-английском. Кроме того, по инициативе Х.Н. Бялика готовился к выпуску монументальный альбом-монография, работе над которым в письмах уделяется весомое место. Он предполагался к выходу также в «Йивне», однако по ряду причин вышел в «Издательстве А.Й. Штыбеля», действовавшем тогда в Берлине. Этот первый на иврите художественный альбом (Академик Леонид Пастернак, его жизнь и творчество, 1924) содержал пространные статьи Бялика и Макса Осборна и 144 черно-белые и цветные репродукции, отпечатанные в немецкой типографии. Альбом был переиздан на английском и немецком языках.

В это время Х.Н. Бялик, которому в 1923 г. исполнялось 50 лет, был занят выпуском юбилейного собрания своих сочинений. Средства на это издание собирали по подписке члены тут же организованного «Общества любителей ивритской поэзии», а деловой частью занимался С. Зальцман. Необходимо принять во внимание, что и Бялик, в свою очередь, был издателем и вывез из Одессы в Берлин часть книг и матрицы своего издательства «Мория» с мыслью превратить его в крупный концерн «Двир» с привлечением еврейских интеллектуалов и предпринимателей. Издательская ситуация сложилась непростая и с точки зрения личных отношений, и с экономической точки зрения. Еврейские издатели в Берлине во что бы то ни стало хотели превзойти друг друга качеством продукции и привлекали к производству своих разноязычных книг немецкие издательские фирмы и типографии, в т. ч. в Лейпциге и во Франкфурте.

С. Зальцман вспоминал, как Горький, под впечатлением полиграфических достоинств выпущенного им, Зальцманом, тома поэзии Х.Н. Бялика в переводах В. Жаботинского (Стихи и поэмы, 1911), пригласил его для консультаций в связи с предполагавшимся изданием своих книг. Там, в доме у Горького, Зальцман впервые встретился с Л.О. Пастернаком, а также с Л. Андреевым и Ф.И. Шаляпиным. Зальцман, который рано увлекся идеями сионизма и печатал литературу национально-пропагандистского содержания на иврите, идише и по-русски, еще в 1910-е годы вписал имя Л.О. Пастернака в сугубо еврейский (даже сионистский) контекст. Рассказывая о своей деятельности в журнале Рассвет и издательстве «Восток», он упомянул о том, что в Петербурге были весьма совершенные печатные машины, и мы основали издательство для выпуска репродукций картин с еврейской или сионистской тематикой таких выдающихся национальных художников, как Филиховский,⁴ Гиршенберг,⁵ Пастернак и др.; мы отпечатали тысячи таких репродукций, чтобы в каждой интеллигентной еврейской семье имелась картина о жизни народа Израиля и его возрождающейся Земли.⁶ Как известно, журнал Рассвет в Петрограде в 1915 году был по законам военного времени закрыт, а в 1916 году в Москве стала выходить газета Еврейская жизнь. Деньги на нее дал богатый фабрикант и сионист Ф.М. Шапиро, редактором был Лейб Яффе,⁷ а деловая часть находилась в руках С. Зальцмана. Ф.М. Шапиро финансировал, а Л. Яффе возглавлял и еврейское издательство на русском языке «Сафрут», которое в 1918 г. выпустило том переводов прозы Х.Н. Бялика. В 1916 г. Л. Пастернак прислал в газету Л. Яффе поздравительную телеграмму Бялику,⁸ а в 1918 г. сделал с него портрет пастелью.

    Пастернак познакомился с Бяликом в 1911 г. на даче под Одессой,⁹ когда имя поэта еще ничего ему не говорило. С первой же встречи между ними возникло ощущение родства — не то по крови, не то артистическое. К этому времени относится первый портрет поэта кисти Л. Пастернака. Лишь некоторое время спустя Л. Пастернак прочел стихи Бялика в русском переводе, и хотя и позже не смог узнать их в подлиннике, каждая их встреча была для него «чем-то вроде прочтения живого Бялика». Художник вспоминал о годах 1-й мировой войны, когда одессит Бялик навещал его в Москве «после многочисленных собраний и заседаний всяких обществ и комитетов и после приватных дел, утомительных и изнуряющих». Бялик имел обыкновение приходить к Пастернакам домой «ради спокойной беседы <...> об искусстве живописи, которое любил, которым восхищался и которого алкал страстно». Там он с особенным пристрастием разглядывал художественные альбомы и, сетуя на отсутствие подобных еврейских изданий, мечтал о пропаганде искусства среди евреев. Бялик и Л. Пастернак «...проводили целые часы, интересные и содержательные, в дружеской беседе и в определении планов совместной работы в области изобразительного искусства и художественной литературы».¹⁰

В 1917 году, после Февральской революции, культурная жизнь евреев в Москве пережила невиданный подъем. Авраам Йосеф Штыбель,¹¹ только что разбогатевший поставщик кож для царской армии, создал ивритское книгоиздательство переводной литературы, платившее высокие гонорары еврейским писателям и переводчикам. В 1917-1918 гг. Штыбель, помимо портрета жены, заказал у Пастернака портреты писателей: главного редактора своего издательства Давида Фришмана, Шаула Черниховского, двойной портрет Бялика и Фришмана и др., которыми, по словам очевидца, были увешаны стены в квартирах Д. Фришмана в Москве, на Новобасманной ул., д. 10/12, и самого Штыбеля, в том же доме тремя этажами выше. Позже, в 1918 году, вскоре после самоубийства жены, Штыбель покинул Москву, а Фришманы еще некоторое время продолжали жить в снятой для них Штыбелем квартире. Ф.М. Шапиро заказал Л. Пастернаку портрет московского раввина Я. Мазе, портрет Д. Фришмана (1918), а позднее — портрет Бялика (1921, масло; см. о нем в письме от 5 июля 1922).

В берлинский период своей жизни (1921-1924) Бялик с женой жили не столько в Берлине, сколько в находящемся неподалеку городке Гомбурге. Именно тогда стали осуществляться планы Бялика о сотрудничестве с Л. Пастернаком. Однако отношения между этими двумя людьми были гораздо теснее, чем того требовали дела.

В те годы имя Л.О. Пастернака не раз встречалось в изданиях на иврите: это помянутые выше альбомы, воспоминания художника о работе над «Воскресением» Л.Н. Толстого в литературном альманахе Ха-ткуфа (№ 25, с. 554-561), каталог (на иврите и английском) персональной выставки Л. Пастернака по случаю 70-летия художника. 10-28 июля 1932 года в Иерусалиме, в Музее изобразительного искусства «Бецалель» экспонировались 25 работ из общественных и частных коллекций евреев Палестины, в том числе Давида Шора,¹² Файвла Шапиро, Германа Штрука.

Публикуемые ниже письма Л.О. Пастернака Х.Н. Бялику ярко высвечивают черты характера человека, их писавшего, сообщают интересные факты его биографии, как те, что соотносятся с его еврейским происхождением и окружением, так и те, что касаются его творчества. Они дополняют наше знание о русско-еврейской эмиграции и о духовных и душевных связях между деятелями русской и национальной еврейской культуры.

Письма содержат также новые сведения о Бялике, этом «Пушкине еврейской национальной литературы», как его тогда называли. В силу отчасти идеологических, отчасти методологических причин, биографы Бялика упустили или оставили без комментария некоторые существенные, хоть и нехрестоматийные эпизоды его жизни, как, например, конфликт поэта с сионистскими колонистами Палестины в 1909 г. или его молчание по поводу своего трехмесячного пребывания там. Тем более поражает чуткость Л. Пастернака: в 1923 г. он и предугадал отклик Бялика на славословия современников (см. письмо от 14/07/1923 и комментарий 3 к нему), и — единственный в хоре поздравляющих голосов — предложил евреям, по примеру поляков в юбилей Г. Сенкевича, одарить своего национального поэта домом на родине. Воображение художника даже нарисовало ему идиллические виды из окна этого будущего дома. Отмечу, что русско-еврейская пресса 1923 года сообщала петитом о намерениях южно-африканских евреев объявить сбор средств на покупку дома для Бялика. Не известно, вышло ли что-нибудь из этого проекта.

В приложении даны два письма Л. Пастернака сионистскому деятелю Менахему Мендлу Усышкину, хранящиеся в Архиве сионизма в Иерусалиме и хронологически и тематически близкие письмам Л. Пастернака Х.Н. Бялику.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Шломо (Соломон Давидович) Зальцман (1872, Селц, близ Гродно, — 1946, Тель-Авив), еврейский издатель и предприниматель. Получил традиционное образование, в ранней юности переехал в Варшаву и организовал там кооператив по доставке печатной продукции, затем работал на разных предприятиях, в том числе на заводе готового платья в Нью-Йорке. Вернувшись в Россию, поселился в Одессе, примкнул к палестинофилам и сблизился с Владимиром (Зеевом) Жаботинским. Зальцман ставил себе в заслугу привлечение Жаботин-ского к еврейской деятельности. В Одессе Зальцман вместе с Алейниковым и Жаботинским основал и финансировал издательство «Кадима», выпустившее брошюры с фельетонами Жаботинского, сионистские материалы на идише, иврите и русском языке, автоперевод на идиш бяликовского «Сказания о погроме». Девять раз (начиная с 1911 г.) в издательстве Зальцмана выходили стихи Х.Н. Бялика в переводе на русский язык Жаботинского. В Одессе Зальцман возглавил сионистское Палестинское общество, а затем в Москве входил в руководство сионистской организации города под началом Иехиеля Членова. Был делегатом 9, 12, 14, 16, 18 и 21 Всемирных сионистских конгрессов. Зальцман активно боролся за введение иврита в качестве языка преподавания в еврейских школах России. В начале 1910-х переехал в Петербург, где принял управление делами еженедельника Рассвет, издательства «Восток», выпускавшего по-русски и по-еврейски книги исторического, социологического, публицистического и агитационного характера, и редакции Еврейской энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
Весной 1914 г. Зальцман побывал в Палестине и, закупив там земельные участки, вернулся в Россию незадолго до начала первой мировой войны. После февральской революции 1917 участвовал во Всероссийской сионистской конференции, издавал в Петрограде ежедневную газету на идише Петроградэр тоген-блат. После большевистской революции в обстановке, не благоприятствовавшей сионистской деятельности, покинул Россию и прибыл в Лондон. По пути в Палестину Зальцман оказался в 1919 г. в Египте, где занял пост заведующего редакцией газеты на иврите Хадшот Га-арец, которую британское военное командование издавало для еврейского населения Палестины. Позднее редакция перешла к И.Л. Гольдбергу и переехала в Иерусалим, где издательской стороной газеты, теперь называвшейся Га-арец, Зальцман занимался вплоть до 1922 г. В 1922 г. Зальцман выехал в Берлин и вместе с Жаботинским основал издательство «Га-сефер», а затем собственное «Издательство С.Д. Зальцмана», выпускавшее книги на иврите и на русском языке, в т.ч. произведения Бялика, З.Шнеура, Жаботинского, Шолом-Алейхема, С. Фруга, Д. Фришмана, М.Й. Бердичевского и И.Л. Переца (по-русски) и выполненный Фругом сокращенный перевод книги Бялика-Равницкого Агада. С 1925 г. обосновался в Тель-Авиве и занялся общественной деятельностью, публиковал статьи на злободневные темы в ивритской, идишекой и русской прессе. В 1936 издал том сочинений Жаботинского на иврите, а в 1944 — первую книгу своих воспоминаний Мин хэ-авар.

2. Файвл Меир (Маркович) Шапиро (1888, м. Городок близ Белостока, — 1960, Тель-Авив), еврейский предприниматель, меценат. Отпрыск еврейского рода, восходящего к комментатору Торы Раши (XI в.), в детстве получил традиционное и светское образование, освоил русский и немецкий языки. Рано лишившись отца, работал на текстильной фабрике своего дяди, в 1907 г. изучал в Германии технологию крашения тканей и вскоре вместе с братом открыл в Белостоке собственный завод по изготовлению анилиновых красителей. В 1912-1914 изучал химию в университете Льежа (Бельгия) и в Дрездене. С юности примкнул к сионистам, при погромах 1904 г. в Белостоке участвовал в организации еврейской самообороны. С началом 1-й мировой войны перебрался в Москву, где продолжал заниматься промышленным производством и коммерцией, организовал комитет помощи еврейским беженцам, участвовал в финансировании ивритской газеты Га-ам и в создании банка «Га-месила» для финансового участия российских евреев в развитии еврейской промышленности и торговли в Палестине. По инициативе Лейба Яффе основал в Москве сионистское издательство «Сафрут» (просуществовало с 1915 по 1919, выпускало художественную литературу и публицистику в переводах с иврита, в т. ч. «У рек Вавилонских», «Еврейскую Антологию», «Рассказы» Бялика, прозу М. Фейерберга, статьи Ахад-Гаама и др.). Оказывал финансовую поддержку деятелям искусства и культуры в Палестине и в России: в Москве основал музыкальное общество «Га-менаген» с участием Д. Шора, Ю. Энгеля, а в Петрограде — с участием M. Гнесина, M. Милнера и Л. Саминского; в течение года субсидировал труппу «Габима» в Москве. Тогда же подружился с Л. Пастернаком и заказал ему портреты Бялика, Фришмана и раввина Я. Мазе, которые передал в дар Еврейскому университету в Иерусалиме в день его открытия, 1 апреля 1925 г. В 1921 г. Шапиро выехал в Берлин, где основал издательство «Йивнэ» («Построит»), руководимое Давидом Миренбургом при участии Иехезкеля Стеймацкого, в конце марта 1925 г. переехал в Палестину и поселился в Хайфе. Здесь основал небольшое семейное предприятие по переработке цитрусовых, которое в 1929 году заявило о себе как еврейский национальный концерн «Асис» с участием состоятельных пайщиков (эта фирма по изготовлению соков, джемов и проч. существует в Израиле и сегодня). Последние годы жизни провел в Тель-Авиве.

3.Герман (Хаим Аарон) Штрук (1876, Берлин, — 1944, Хайфа), еврейский художник-график, профессор, сионистский деятель. Из сугубо ортодоксальной еврейской семьи, получил религиозное и общее образование, окончил гимназию и академию художеств в Берлине. Рано примкнул к сионистам, был одним из учредителей сионистской религиозной организации «Мизрахи» в Германии и готовил религиозную молодежь к сионистской деятельности в Палестине. В годы первой мировой войны служил офицером штаба немецкого командования на оккупированных территориях Литвы и Белоруссии и отвечал за контакты с местным еврейским населением. Содействовал доставке гуманитарной помощи евреев США евреям Литвы; по особому разрешению немецкого командования ездил в Швейцарию с целью возобновить прекратившиеся после вступления США в войну поставки продовольствия и медикаментов евреям, что и было им достигнуто. По окончании войны входил в состав группы немецких специалистов, участвовавших в Парижской мирной конференции. До и после войны много путешествовал по миру, в 1903 и 1921 посетил Палестину, куда переселился окончательно в 1922 г. Жил в Хайфе, продолжал воспитательную работу в рамках «Мизрахи», участвовал в культурной деятельности, был одним из инициаторов (вместе с Ф.М. Шапиро) создания городского художественного музея в Тель-Авиве (открыт в 1931), широко занимался благотворительностью. Г. Штруку принадлежит учебник по рисунку (1909 и др.), книга палестинских впечатлений и зарисовок с натуры (1903). После смерти Г. Штрука в Хайфе была учреждена ежегодняя муниципальная премия его имени за достижения в живописи и графике.

4.Леопольд Филиховский (1864, Лодзь, — 1934, Лондон), еврейский художник. Учился живописи в Варшаве, Мюнхене, Париже, выставлялся в Лемберге (Львове), Париже, Лондоне, имел награды. С 1914 жил в Лондоне. Филиховский особенно прославился как портретист; он писал А. Эйнштейна, М. Нордау, Н. Соколова, Э. Ротшильда, X. Вейцмана, сэра Г. Самюэля. Писал также картины из еврейской жизни («Свадьба», «В Судный день», «Шма Исраэль» и др.). Его монументальное полотно «Открытие Еврейского университета в Иерусалиме», запечатлевшее галерею портретов сионистских деятелей, в 1927 выставлялось в Букингемском дворце в Лондоне.

5.Шмуэль (Самуил) Гиршенберг (1865, Лодзь, — 1908, Иерусалим), еврейский художник. Учился в Академии художеств в Кракове, в Мюнхене. Несмотря на быстро пришедшую славу, терпел нужду. В 1907 получил приглашение преподавать в еврейском художественном училище «Бецалель» в Иерусалиме, но через год после прибытия в Палестину скончался. Из его картин: «Вечер в иешиве», «Вечный жид», «Уриэль Акоста», «Юный Спиноза», «На кладбище» и особенно — «Голус» («Изгнание»).

6.Shlomo Saltzmann. Min-he-avar (Tel-Aviv. 1943), p. 183.

7.Лейб Яффе (1875, Гродно, — 1948, Иерусалим), сионистский деятель, поэт, переводчик. Утверждал, что первым перевел на русский язык стихи Бялика (старший брат Яффе учился вместе с Бяликом в Воложинской иешиве). Был лидером сионистов в Гродно, с 1905 — в Вильне, членом оргкомитета 7-го сионистского конгресса (1907), пропагандировал идеи сионизма в городах центральной России и Поволжья, в 1910-14 снова в Гродно. В годы войны Яффе активно участвовал в культурной и сионистской жизни Москвы, публико вался в еврейской периодической печати на иврите, идише, русском языке. В 1918 покинул Москву и через Вильну отправился в Палестину, в Вильне был задержан поляками и освобожден по ходатайству британских и американских дипломатических кругов. С 1920 — в Палестине, в 1920-23 был редактором газеты Га-арец, с 1923 до последних дней жизни работал в правлении Основ ного фонда. См. о нем и об издательстве «Сафрут»: В. Ходасевич. Из еврейских поэтов. Сост. 3. Копельман (Иерусалим-Москва 1998), с. 14-29.

8. Еврейская жизнь. 1916 (Москва), № 14-15, 3 апреля, Стлб. 44. Тут же репродуцирован портрет Бялика работы Пастернака 1911 г. (стлб.9-10).

9. Письмо Л.О. Пастернака к Х.Н. Бялику. Публ. Ж.Л. Пастернак и Л.Л. Пастернак-Слэйтер. Комм. Л. Флейшмана; Флейшман Л.С. «К публикации письма Л.О. Пастернака Х.Н. Бялику», SlavicaHierosolymitana, 1977, Vol. 1, p. 306-316. Текст письма был перепечатан без указания источника в: И. Ковельман. «Еврейские связи Леонида Пастернака», Год за годом (ежегодник журнала Советиш геймланд), 1989, № 5. с. 408-411.

10. Ha-olam, 24. 01. 1923 (Berlin), p. 2-3.

11 Авраам Йосеф Штыбель (Stybel; 1884, Жарки, близ Лодзи, — 1946, Нью-Йорк), еврейский коммерсант, книгоиздатель, филантроп. Учился в иешивах, освоил бухгалтерское дело, работал служащим в конторе по торговле кожами. В годы первой мировой войны поставлял кожу для военно-обувной промышленности России, разбогател и основал в Москве издательство, выпускавшее оригинальные и переводные, в т. ч. с русского языка, книги на иврите. В 1919 г. «Издательство А.Й.Штыбеля» переехало в Варшаву, в 1920 — открылся филиал в Нью-Йорке, в 1922 — в Берлине и Палестине. В 1928-1939 гг. Штыбель имел дома в Берлине, Нью-Йорке и Варшаве, откуда окончательно переехал в США после начала второй мировой войны. Вклад Штыбеля в издание книг на иврите (около 300 названий) оценивается в два миллиона долларов. Пути Штыбеля, Фришмана и Пастернака пересеклись в Москве еще раз, когда в середине сентября 1921 года Л.О. Пастернак с женой и дочерью Лидой покинули город, и их «освобождающиеся комнаты предложили знакомому семейству Фришманов, беженцев из западных губерний, с которыми Пастернаки познакомились у Штыбелей в 1918 году» (Е. Пастернак, Борис Пастернак, материалы к биографии (М.: Советский писатель, 1989), с. 356). Здесь речь идет о семье брата писателя.

12 Давид Соломонович Шор (1867, Севастополь, — 1942, Тель-Авив), пианист, педагог, пропагандист музыки среди евреев. См. о нем: Д. Кнут, Собрание сочинений в 2 тт. Сост. и комм. В. Хазана. Т. 1 (Иерусалим, 1997), с. 394. О письмах Л.О. Пастернака Д. Шору см.: Б. Гасс, Пасынки временных отчизн (Тель-Авив, 1985). Там же репринт книги Л. Пастернака Рембрандт и еврейство в его творчестве, Берлин, изд. С.Д. Зальцмана, 1923.

1

Fasanenstrasse 41. Pension Fasaneneck Берлин 5 Июля 1922

Дорогой друг! Наконец могу послать Вам обещанную статью «Нивы»,¹ которую, конечно, и сейчас посылаю зря — но посылаю, чтобы Вы не заподозрили с моей стороны какой-нибудь «тени» и т. д. Я ее насилу отобрал и только об одном попрошу Вас, дорогой мой, не затерять ее, потому я не имею под рукой другой, и она мне нужна. Посылаю только этот сжатый текст — остальных листов с репродукциями, котор<ые> были у Вас и знакомы Вам, да громоздко сильно — не посылаю и у себя оставляю. Вам ведь только для справки — текст нужен. Как поживаете, здоровье Ваше, как супруга? Слухи были, что Вы прилетали в Берлин, планировали над Берлином и на аэроплане обратно вернулись... Мы все — слава Богу, вся семья моя и пр. Я лихорадочно и много работаю и вот второй-третий день заканчиваю срочные дела, чтобы вырваться и мне на свободу, в природу — и не так-то легко!.. Привожу и корреспонденцию в порядок и потому «чередом» — Вам рапортую: Во-первых — пустил полным ходом, в печать для альбома будущего,² и в первую очередь сейчас — два отдельных стенных в красках, по исполнению и репродукции исключительных (надеюсь) портрета — Ваш и Мазе.³ Да! Я прикончил фон на Вашем портрете. Пожертвовал «бычком»⁴ и польстил Вам эстетизмом и романтикой, т. е. вместо «грешных мыслей», какие бывают у современных поэтов... я намекнул на Вашы помыслы о Палестине, которой Вы отдаете пламенное цветение Вашей души (поэзии)... Не правда ли, как в словах это выходит... «размазисто», вычурно и заманчиво, «литературно-болтливо»... И как много можно размазать в статье на эту тему — а мы, «скромные, лаконические реалисты», выражаем это иначе — просто, — хочешь — поймешь, — а не разобрал — тоже неплохо. «Ну, ну... как Вы это изобразили?» — Не скажу, помучаю — все равно немного отдохнули верно, поправились? Есть силы, значит — потерпеть. Ах да! Ведь я уж хотел Вам писать и пожаловаться на Вашего издателя Зальцмана.⁵ Помните, я отрицал возможность той репродукции, которую он расхваливал? Я ждал, ждал (обещал он — «завтра-послезавтра принесу образец») дни, недели — ни слуху ни духу. А тут, памятуя Бяликов-ские нажимы: «давайте, действуйте же, пустите в ход машину, все это Шапировские журавли в небе», и т. д., а тут зудит Миренбург,⁶ а тут Шапиро в Палестину едет⁷ — и я бросил текущую работу (хотел сказать даму-красавицу — но, по благовоспитанности моей, — спохватился), засел за Бялика, чтобы прикончить фон и сдать в работу. И сдал. И прошли недели и месяцы. И шли переговоры и «калькуляции». И наконец Господь сказал «да будет». И когда Бог сказал, прошло еще не мало. Тогда явился Иудей «соленый муж»⁸ и сказал, вот я пришел...

Так как, дорогой мой, это не библия, а трагико-комедия, то я брошу этот стиль и перейду «к делу». И чудак же Ваш синьор Зальцман. «Что же Вы не приходили?» и т. д. Он будто приходил как-то, но ему внизу сказали, что меня нет дома... Это у христиан называется «фауле гедилис...»,⁹ ибо к несчастью я почти всегда (по утрам обязательно всегда) дома, а уж кто-нибудь всегда дома из моих, и внизу — кто же может говорить подобное. Я думаю, что это просто поэтическая фантазия. И теперь, когда портрет сдан в работу и каждый день дорог (забастовки, ежедневно изменяющиеся цены и «калькуляции»), и когда в типографии заикнуться нельзя, чтобы взять оттуда портрет, — является Зальцман! И что хуже: — тут не Зальцман — а замешан Бялик, которому я не хотел бы и т. д. и т. д. А вот пришлось временно отказать. Через недели 3 в типографии обещали его освободить, и Зальцман на том согласился. Конечно, для Вашего издания портрет этот 20 раз поспеет¹⁰ — ведь это не в красках — где нужно делать несколько клише и сложная процедура. Он будет у Вас напечатан — черным. Так я ведь и тогда говорил, когда Вы были с Зальцманом, но он говорил о красочной репродукции. Я находил для книги это неподходящим. Итак, возвращаюсь к «рапорту» — во-1) портреты — пущены в ход (и сейчас у меня занято время ими, то надо их привести в должный вид, то ездить и разговаривать с типографией и пр.) — во-2) Рембрандт, по словам Миренбурга, переводом кончен, и я собираю матер<иал> для репродукций и сдаю в печать; и 3) песни и обложка красочная (Вы ее видели у меня) тоже печатается; 4) отдельные стенные портреты тоже печатаются — словом «лик гневного пророка»... Бялика, его гневные стрелы — «действуйте, действуйте же — пусть видно будет хоть что-нибудь», «начато»... все это жжет, жжет помимо июльск<ого> солнца!

Не «что-нибудь», милостивый государь, будет, а нечто исключительное! — и прославлений будет много, «пророк дней наших», и детская улыбка радости будет сиять на устах его, ибо слово его и песнь отданы земле святой и народу израильскому.

Так как я не такой скверный, как Вы, и не такой злой и всякое прочее — то, так и быть, — на простом языке скажу и открою Вам секрет, чтобы Вас дольше не мучить. Я заполнил левую часть фона, изобразил на стене этюд палестинский (пейзажный), а на столе, за книгами вазочку с розами, и одна, ярко-пылающая, обратилась и приникла к палестинск<ому> пейзажу... Хорошо? Эта роза — Ваша поэзия, скверный Вы человек!!!

Ах — что это я хотел Вам еще написать — не помню — не помню — ну, и слава Богу, а то я разболтался, а мне мешают, уж зовут и т. д. Ах, ах, — о нашем друге Фришмане" я уж и не пишу — он очень очень болен и плох! Ах, я бываю часто у него. Господи — дай ему силы оправиться — он страшно страдает, и меня стал за него страх брать. Но Бог милостив — может, поможет... Бедный, бедный!

Ах — только здоровье — это одно и благо, и счастье, и радость. Будьте же благополучны и здоровы. Сердечный привет от моих всех Вашей супруге и Вам.

1. Н. Тарасов, «Л.О. Пастернак», Нива, 1917, № 48, с. 731-732.

2. Видимо, для альбома портретов кисти Л. Пастернака с пояснительным текстом Г. Штрука (см. в предисловии публикатора и в след. письме).

3. Яков Исаевич Мазе (1859, Могилев, — 1924, Москва), московский раввин (с 1893), видный общественный деятель. Его портрет, выполненный Л. Пастернаком, принадлежал Ф.М. Шапиро, был вывезен в Палестину и экспонировался там в 1932 г. На иврите были изданы воспоминания Я.И. Мазе Zikhronoth, тт. 1-4 (Тель-Авив, 1936).

4. «Бычком» Л. Пастернак ласково называл Бялика, видимо из-за чуть угрюмого взгляда из-под крутого лба. Речь идет о портрете Бялика, выполненном в 1921 по заказу Ф.М. Шапиро.

5.Зальцман вел дела, связанные с изданием юбилейного 4-томного собрания сочинений Бялика; вышло в 1924 г.

6.Давид Миренбург (7—1940) — управляющий делами издательства «Йивне», принадлежавшего Ф.М. Шапиро; в то время готовил к выпуску работу Л. Пастернака о Рембрандте в переводе на иврит (см. прим. 1 к след. письму).

7.Летом 1922 Шапиро пробыл в Палестине около шести недель по делам своих предприятий, работавших там со времен 1-й мировой войны («Раанания» и «Боне»).

8.Пастернак обыгрывает составленную из немецких корней фамилию Зальцман.

9.«Чепуха» (идиш).

10.Из письма следует, что в юбилейном собрании сочинений Бялика предполагалось поместить портрет поэта работы Л. Пастернака, однако издание вышло лишь с одним графическим портретом работы Макса Либермана, открывающим т.1 (см. ниже). Портрет этот современники считали неудачным.

11.Давид Фришман умер 4 августа 1922 г.

2.

Fasanenstr<asse> 41. Pension Fasaneneck Берлин 30/8 — 22

Дорогой друг! Я бы, собственно, Вам не стал писать после неоднократных неудачных попыток, ибо Вы, мой милый друг, сего не стоите, но дело к тому вынуждает! Дело в том, что текст о Рембрандте уже печатается, и дело за Вашим предисловием, которое Вы так любезно обещали издателю. Книжка выйдет на славу с отличными 28 отпечатанными иллюстрациями (вместо 5-6 раньше предполагавшихся) из его произведений (кроме обсуждаемых библейских «благословения Якова», «Давид и Саул», «блудный сын» и т. д., также многими портретами раввинов, еврейских мужск<их> и женских голов — помните, как мы с Вами ими восторгались!). Книжка выйдет на славу!¹ Конечно, я за всем «имею глаз». Я теперь вновь перечитал русский мой текст и откровенно могу сказать, что попал, кажется, в точку. Я не только дал исчерпывающую характеристику Рембрандта — с близкой еврейскому сердцу точки зрения (для большой еврейской публики), но также, что особенно занятно и важно, — незаметно набрасываю картину идеальной физиономии еврейства, каким оно создалось и живет в моей душе на основании библии, прошлой всей историч<еской> жизни, и для чего я умышленно, дабы не заподозрили меня «гои»² в пристрастии и подобострастии — бросаю им «в соответст<вующем> стиле» маленькую кость из Киссингенских «современных представи-т<елей>», составляющ<их> контраст с Рембрандтовским и библейским еврейством. Нужно еврейским массам давать лучшее, идеальное и красивое из его нутра в виде утешения: какое богатство имеется в его возможностях, психике и т. п. перед лицом малоутешительных киссингеновских современных самодовольных «гвирем».⁴ И Рембрандт как раз с лучшей стороны почерпнул из еврейской психики и сокровищницы — на радость будущ<ему> еврейству, котор<ое> его узнает и полюбит. — Между прочим, какая вышла штука, представьте себе. Штрук написал маленькую статейку обо мне к готовящемуся нашему альбому, 8 портретов⁵ (ах, какой Ваш и Мазе пока выходит — прямо не стоите Вы, сделавшие из меня Абрумку,⁶ который когда-нибудь в канаве спьяна будет кричать: «о, жиды — проклятые, зря... и т. д.» Это все Вы, дорогой Бялик!!) да, так Штрук, чтобы подойти ко мне, заговорил о еврейском «чувствовании» (Empfinden) в искусстве, котор<ое> он знает у Израель-са⁷ в «Старьевщике» его и в Рембрандте, и почти повторяет меня в «Давиде и Сауле», котор<ых> он берет как образец!.. Точно он у меня прочитал о Давиде и т. д. (об этом еврей-ск<ом> юноше) и т. д. Несомненно, что у каждого является вопрос, как и у него, как мог нееврей так по-еврейски чувствовать и передавать, а возможно, что я в разговорах с ним о Рембрандте и моей работе передавал ему, и оно в нем срослось, как это бывает, как свое. Вот когда придете, покажу Вам. Да! Так пожалуйста предисловьице Ваше — поскорее (конечно, гонорированное — как полагается).

Голубчик, пришлите за одно и статью из «Нивы» обо мне. Да! Сегодня у меня был от Мазе молодой человек с письмом от Яков<а> Ис<аевича>, а также и к Вам есть. Я дал Ваш адрес.

Сердечный привет Вашей супруге и Вам от моих дам. Да! Приехал Боря с женой!⁸

1.Книга Л. Пастернака о Рембрандте на иврите (переводчиком был поэт и критик Я. Копелевич, впоследствии Иешурун Кешет, 1893-1977; ср. его воспоминания: Yashurun Keshet. Kedtnahve-yamah(Tel-Aviv, 1980), pp. 146-147): A.-L. Pasternak. Rembrandt: yelsiralove-arkhole -yahadut(Л. Пастернак. Рембрандт — его творчество и значение для еврейства. С предисловием Х.Н. Бялика. Содержит 30 репродукций. Издательство «Йивне», Иерусалим-Берлин. 1922) открывала новое направление издательства «Йивне» — выпуск книг об искусстве. Предисловия Бялика, однако не было: вместо него имелось редакционное предисловие, которое почти полностью состояло из фрагментов письма Х.Н. Бялика в издательство. Поздравляя «Йивне» с почином, Бялик начертал целую программу приобщения евреев к изобразительному искусству, а затем отметил достоинства Л. Пастернака как художника и особенно как педагога, человека исключительно подходящего для выполнения вышеозначенной задачи. Бялик с гордостью заявлял: «...большая удача выпала вашему издательству и еврейской публике, но вдвое радуюсь я, видя его рядом с вами после того, как именно я склонил его сердце к еврейской работе и привлек его к нашей учебе. Я в нем уверен...». Вот об этом-то бяликовском письме в издательство, волнуется Л. Пастернак в публикуемых здесь письмах.

2. «Гои» (иврит, идиш) — неевреи.

3, О пребывании Л.О. Пастернака в курортном городке Киссинген см., напр., в его работе о Рембрандте.

4, Знатные господа (идиш).

5. «Альбом портретов» 1923 г. содержал восемь репродукций с портретами: Х.Н. Бялика, Ш. Ан-ского, Н. Соколова, Ю. Энгеля, Д. Фришмана, М. Гершен-зона, Я. Мазе, Л. Пастернака. (Название издательства на русском языке «Явне» не соответствует его названию на иврите «Йивне» («Построит»), английском и немецком.) См.: Prof. L. Pasternak. Portrait-Album. Mit einem Begleitworte von Hermann Struck (Berlin: Jibneh-Verlag, 1923).

6....Вы, сделавшие из меня Абрумку — каламбур: с одной стороны, мужчину, перешедшего в иудаизм, традиционно нарекают именем Авраам, с другой стороны, одно из еврейских имен Л. Пастернака, данных ему при рождении, вернее, при обрезании, было Авраам (Аврум) — см. следующее письмо. Бялик, которому чрезвычайно важно было акцентировать возвращение художника к еврейству, озаглавил свою публикацию о нем в журнале Га-олам, № 4 (7.02.1923): «Авраам Лейб бен Йосеф Пастернак».

7. Йосеф Израэльс (1824-1911), голландский художник, прославившийся изображением бедняков, еврейских типов, картинами на библейские сюжеты. Один из своих автопортретов, сделанных в преклонном возрасте, подарил академии художеств «Бецалель» в Иерусалиме.

8.Борис Леонидович Пастернак и его жена Евгения Владимировна Лурье отплыли из Петрограда, направляясь в Берлин, 17 августа 1922 г.

3.

Лукау 20/IX—22
Hotel zur Goldenen Krone

Дорогой друг! Наконец и мне с большим трудом удалось выбраться из Берлина, и вот я две недели уже отдыхаю здесь в медвежьем тишайшем углу в стороне от большой европейской дороги, в деревенской почти обстановке крошечного старинного немецкого города — с церковью-мамонтом среди крошечных домиков, начатой постройкой еще в 1230 году в готич<ческом> стиле, в городке со старинными домиками чистого стиля барок семнадц<атого> столетия, городке, утопающем в фруктов<ых> садах, огородах, окруженном богатыми имениями, т. е. «аграриями», и если бы здесь не было Eisenmoorbдder,¹ куда послали Розалию Исидоровну² и котор<ые> она не принимает из-за холодной погоды, — мы бы, конечно, сюда никогда не попали. Но отдыхать здесь, среди деревенской почти обстановки — отлично. Милый городок, мужики — цветут, работяги честные, хорошие; яблоки, яблоки, яблоки, груши, сливы без конца, по шоссе без присмотру, никто не крадет, нет ярославских мужичков и ребятишек, которые все разворовывают, всюду чистенько, порядок, работают даже столетние старички, старухи, нет нищих — «подайте убогому, погорелому, Христа ради» — ни, ни, ни, нигде никогда вероятно не слыхал Лукау. А сегодня я, гуляя, попал в один большой сад. Какая красота — яблоки, — ведь это мне напоминает мои «мандрагоровы яблоки»,³ и вспомнил Палестину и Вас, когда попал вдруг в царство гроздей царственного винограда!! Что это за красота, что за «эманация» обилия, сочности, сладости, истока опьянения, полета фантазии — просто слов нет для этого роскошнейшего дара и благодати Божьей!! Но, увы... не на свободе горы Кармель... а в Бельгийской системе, Treibhaus'ax, т. е. в больших стеклянных оранжереях, со стен и потолков которых струятся золотые и розовые грозди!

Но что я пишу Вам? Разве Вы стоите? Господи, до скольких раз прощать обидевшему тебя, до семи ли раз? Истинно говорю Вам, Леонид Осипович, до семидежды, семидесяти...

Как же Вы поживаете, самый худший из моих друзей, которого считаю лучшим из хороших? А послали ли Вы уже предисловие г-ну Миренбургу для моего Рембрандта?⁴ Я просил его мне ничего не писать во время моего отсутствия, и вот я не знаю —- может Вы и исполнили свое обещание? Ведь Вы сами вызвались и сознали его необходимую уместность; что для меня ужаснее всего — что он Рембрандтоман — вот-вот выйдет, и я как слепой не могу судить, что я дал еврейству, которому хотел отдать лучшее от себя — чуждый, не понимаемый мною перевод!! И Вы, душегубец мой, втянули меня!! А теперь — не вижу, не слышу Вас!.. О, жиды проклятые, зря испортили... Вашего Абрумку. Какое, однако, странное случайное совпадение: по еврейскому «крещению» я: Аврум Ицхок-Лейб... На днях думаю с Бож<ьей> пом<ощью> быть в Берлине, чтобы увидать, что за мое отсутствие сделано по части репродукций и готов ли Ваш портрет, котор<ый> должен выйти на славу. Сердечный привет от наших Вам и Вашей супруге.

1. Грязевые железистые ванны.

2. Розалия Исидоровна Пастернак, урожд. Кауфман (1867-1939).

3. См.: Бытие, 30:14-16.

4. См. прим. 1 к письму от 30.08.1922.

4.

Берлин 30/9 — 22

Дорогой друг!
Я уже несколько дней, как вернулся в Берлин, вызванный неотложными надобностями изданий и т. п. и снова вынужден обстоятельствами, хотя это мне и крайне неприятно — писать Вам. Я Вам писал из Лукау, где я был. Вы, вероятно, мое письмо получили. Когда я сюда приехал, то от г. Миренбурга узнал, что Вы были в Берлине, с ним говорили и обещали во что бы то ни стало прислать предисловие. А я думал, что оно Вами уже отдано — ведь дело идет о небольшом предисловьице, ибо едва ли Вы (!) при таких условиях можно ожидать от Вас какой-либо «обстоятельной» статьи, какую Вам было бы желательно. Я пишу Вам теперь — потому что книга готова, уже напечатана, на обложке, которая мною изготовляется, имеется в тексте Ваше имя, и Вы прекрасно знаете, что значит, когда типография ждет. Вопрос идет о том, чтобы Вы сообщили (если Вы от писем открещиваетесь — можно телеграммой), когда можно рассчитывать или когда Вы думаете прислать это вступительное слово, чтобы в соответствии с этим распорядиться ожиданием.

Повторяю Вам, дорогой мой друг, что мне Вам столько и вообще тщетно писать и «не к лицу», и крайне неприятно, ибо я зря бы Вас никогда не беспокоил бы, но Вы сами к жизни вызвали «этот злой дух», Вы и никто другой способствовали уклону моей деятельности за последние несколько лет, Вам я дал слово, что все положу «на алтарь отечества» «не жалея живота»... — немалую роль эта деятельность сыграла и в решении моем сюда переехать для художественно культурной работы на пользу еврейских масс и т. д. и т. д., и не кто иной, как Вы, еще прошлой зимой подбивали: «ну, надо начать уже», «пора хоть что-нибудь», «действуйте» и т. д. Помните? И верите ли — я все, что можно было, пустил в ход с весны, ибо Вы — как и само собою разумеется, были правы, пустил в ход машину — все отложил в сторону — и вот уже имеются не только хорошие, но исключительные результаты в этом роде для альбома и для отдельных стенных картин (а среди них — Мазе и Ваш — небывалые и в Европе даже; Струк,¹ когда я ему на днях показал оттиски, — ахал, ахал, ахал, поздравлял и пр.), а Рембрандт (Струк поражен) вышел на редкость по красоте и изяществу — я ведь о каждом пустяке сам все хлопочу, даю в типографии специалистам «уроки», как воспроизводить, печатать и т. д., и они благодарят. И вот Вы и сами вызвались — ведь Вы меня бранить не можете, что из дружбы или пр. Я слишком для этого горд... а Вы поняли, что это нужно для того самого дела, на которое Вы находили необходимым мой и Ваш труд, и на что Вы меня вызывали. Конечно, тут не г. Шапиро или кто другой, и Вы сами же мне это говорили. Дело и важное значение предпринятого и сделанного — на первом плане, и я не хочу думать ни на минуту, что это у Вас счеты с Шапиро² или какие-либо другие соображения...

Конечно — Ваше вступительное слово — ибо Вы — заслуженный автор в еврействе — было бы исключительно важно для начатого приобщения еврейства к искусству (или приближения) — и Вы это сами поняли, когда уверяли меня в важности моего очерка, вызвавшись предпослать к нему несколько Ваших слов.
Но... на нет и суда нет...

Вопрос, значит, — можно ли ждать Ваше предисловие (или вступительное слово), и тогда телеграфируйте, когда приблизительно можно рассчитывать — или же Вы отказываетесь, и тогда придется вычеркнуть на обложке Ваше имя и т. д.

Приблизительно анекдот с «Абрумкой», т. е. со мною, начинает перевоплощаться в жизнь.

И тем не менее, несмотря на мучительные «операции», каким я подвергаюсь в зрелом моем возрасте... Я перед лицом наступающего великого «Йойм Кипура»³ — обнимаю Вас и желаю Вам счастливого года и «а гит квит л».

1. Струк — Штрук.

2. Как уже указывалось, книга Л. Пастернака о Рембрандте была издана почти одновременно по-русски у Зальцмана, с которым Бялик вел общие издательские дела, и на иврите у Шапиро, что создавало конкуренцию, т. к. большая часть потенциальных покупателей читала на обоих языках.

3. Судный день, осенний еврейский праздник на десятый день после еврейского Нового года. Традиция связывает эти десять дней с идеей Божьего Суда над людьми, приговор выносится в первый день нового года, а окончательно утверждается в десятый, что в простонародном представлении связалось с «выдачей расписки» («квитл» на идише). Поэтому в дни между Новым годом и Судным днем евреи желают друг другу «хорошей расписки» («а гит квитл»).

5.

Открытка: (штемпель - 10.10.22)
Her. Ch. N. Bialik                                              Absender: Prof. L.Pasternak
Bad Homburg, v. d. Hцhe,                                          Fasanenstr<asse> 41.
Promenadenstr<asse> 67     Pens. Fasaneneck

Дорогой мой друг! Господь Бог больше радуется возвращению заблудшей овцы «на путь праведный», чем ста праведникам и т. д. или что-то в этом роде. Так я несказанно порадовался Вашему письмецу, которое вернуло мне в лоно моего сердца единственно любимого друга моего... Но шутки — в сторону. Очень, очень обрадовали меня Ваши строки и огорчило Ваше нездоровье и проч. Как смеет веселящий глаз бычок мой хворать, как хилые людишки?! Сейчас слыхал, что Вы на днях ожидаетесь здесь — а я хотел Вам кое-что прислать — поэтому подожду Вашего приезда. Конечно, задержим ради Вас типографию и подождем Вашего введения. Приедете и убедитесь в правде всего, что я Вам сообщал. Обнимаю Вас. И не переставал Вас любить! Будьте здоровы и невредимы.

1. Открытка с почтовым штемпелем 10.10.1922.

6

Берлин 3/XI — 22 Fasanenstr<asse> 41. Pension Fasaneneck

Дорогой мой друг!

Ну?!..___________________ ...

Этого одного слова, кажется, достаточно, чтобы Вы поняли, в чем дело, дорогой мой, и всего письма не надо было бы, а просто по-еврейски интонировать: «ну»??.. — ну?..

Все ждем. Когда? Когда же?

Всячески щадил Вас до сих пор, хотел Вам Миренбург «напомнить» — я говорил: дайте пару дней вздохнуть, еще подождем. Помнится — под конец Вы обещали сделать для Рембрандта моего извлечение в 1-2 стран<ицы> хотя бы из Вашей статьи,¹ что вполне было бы достаточно, указав, что ли, что это вот Абрумка делает первый шаг, пока еще никем не сделанный, чтобы еврейским массам хоть чуточку нюхнуть от заповедного цветка, называемого живописью (искусством), и еще от какого! — дорогого и «пахучего» и почти родного — Рембрандта! — и т. д. и т. д. И мало ли что про Абрумку можно сказать! Или если не про Абрумку, то Вам ли еще раздумывать — раз, как мне говорили, ахали и охали от восторга, кто читал Вашу статью обо мне!! Говорят, говорят — а я-то, кому скорее всего хотелось бы послушать... — должен пока запастись терпением...² и что еще хуже, являться в роли, столь неприятной для меня, — «напоминателя». А между тем мне хотелось вовсе с Вами порадоваться искреннейшим образом и от всего сердца поздравить Вас с успехом и окончанием трудного дела! Я слышал и больше, быть может, всех радовался за Вас, за ту независимость и свободу, которая Вами этим актом отныне завоевана! Господи! Кто больше меня понимает это, и как часто мы с Вами об этом говорили! Было время, когда я был близок к этому моменту «независимости», но большевикам угодно было отбросить меня к «началу» деятельности... Богу угодно было «омолодить» меня... Ну, слава Богу, за Вас — и от души все мы за Вас порадовались! Выпьем с Вами, когда увидимся, по рюмочке! Не хочется мне портить хорошего настроения на душе при мысле о достигнутом Вами «освобождении», и потому кончаю — в добрый, добрый и счастливый час — мазел-тоф³ — Вам и Вашей милой супруге! И чтобы Вы были здоровы, спокойны душой и могли бы отдаться своей музе!!

Ах, черт побери, напортил!.. Тут — жена, а кончил музой... Ради Бога, не читайте жене.

Обнимаю, обнимаю и целую Вас крепко крепко.

Ваш Пастернак. P.S. А какой сидит у меня Соколов!⁴ Конечно, на портрете, ибо другой в Лондоне с неделю. В 6 сеанс<ов> накатал. Все — ахают!

Да! Насчет Вашего портрета к Вашему изданию⁵ — Вы ведь знаете — Зальцман Вам передавал. У Вас будет великолепный портрет, как я Вам говорил, и для книги более подходящий. Я за этим посмотрю. Это более подходящий и гармонирующий!

Добавление! Суббота 5/XI Только что собирался отправить Вам это письмо, как зашел г. Миренбург ко мне и просил добавить его предложение: в случае, если у Вас не готово предисловие, то просто ограничьтесь извлечением из статьи Вашей в 1,2,3 стран<ицы> «о Пастернаке», и это они поместят от издателя что ли, как «извлечение», «фрагмент» из Вашей статьи обо мне, которая «скоро появится в печати» отдельной монографией или т. под. — словом, это комбинация, которая облегчит Вам возможность — касаетесь ли Вы моего Рембрандта или нет — сделать или дать пару страниц уже из готового у Вас написанного (это почти то, что я Вам вначале тут писал сегодня — но, правда, — несколько иная форма, не связывающая Вас с данным случаем, с Рембрандтом). И тогда, голубчик, вышлите эти странички тотчас же мне или Миренбургу, пожалуйста! Ну — еще раз всего Вам лучшего. Целую Вас.

2.Намек на незнание Л. Пастернаком иврита и вынужденное ожидание перевода статьи.

3.Мазел-тоф (вернее, мазел-тов!; иврит, идиш) — пожелание счастья.

4.Нахум (Наум) Соколов (1859, Вышегрод, близ Плоцка, Польша, — 1936, Лондон) — сионистский деятель, один из зачинателей журналистики на иврите.

5.См. прим. 9 к письму от 5.07.1922.

7.

6.19/XI — 22. Берлин Fasanenstr<asse> 41.

Дорогой друг мой!

Спасибо большое за письмо и за прекрасное разрешение во проса насчет «вводного слова Вашего» обращением к издатель ству «Jibne». Я передал содержание Вашего решения г. Мирен бургу, и он нашел этот вопрос и «способ» удовлетворяющим: «он уж что-нибудь напишет такое — будет великолепно». Те- перь ждем обещанного «обращения», котор<ого> я еще не получил до сегодняшн<его> дня, а может быть его получит г. Миренбург, если Вы его адресовали ему (вчера он мне говорил, что его еще не получал).

Очень, очень интригует меня Ваша статья, как никогда меня ничто так не интриговало! Но то, что Вы меня «предупреждаете», что «ругаетесь» немного — меня прямо начинает тревожить... За что? Про что? Ах, Вы недобрый, злой! Вот бы пример с другого моего друга взять — со Струка — он «во мне души не чает», все «wunderbar», «ausgezeichnet», «fabelhaft»¹ и т. д.

Оставляя шутливый тон, расскажу Вам про некую радость, какую мне доставил Струк своим отношением ко мне. Вы, кажется, видели как Струк меня нарисовал на новой своей Radierung.² Я должен был реванжироваться и сделал с него также офорт-портрет. Мне все некогда было. Наконец он уж должен был уезжать в Палестину. Делать нечего — назначаю день для сеанса и приноровил так, чтобы принести ему для прочтения моего Рембрандта на древ<не>еврейском, отпечатанным («свеженьким»), ибо на русском он ведь не может, а мне крайне важно было, чтобы от него, художника и знающего Рембрандта еврея и на древн<е>евр<ейском> — узнать его мнения.

«Читайте, вот Вам, — а я с Вас буду царапать на медной дощечке». Надо Вам знать, что я этого рода гравюры (kalte Nadel³) совсем никогда не делал и вообще только Толстого попробовал в 1905 г. еще и с тех пор медной доски не брал в руки. Но Струк все время, весь год меня подговаривал: «aber Sie mьssen radieren, Sie sind ein ausgesprochener Radierer, bei Ihrer Zeichnung!»⁴ и т. д. И вот он сидел, стал читать, а я рисовал его и на непривычной блестящей медной дощечке что-то чиркал иглой и ничего не видел, кроме блеска меди и будущего своего «скандала»... А он, читая, — «Sehr, sehr gut! Ach, ausgezeichnet, herrlich; Wie schцn Sie ьber Jacob's Segen schreiben, ach, dies ist schцn ьber die jьd<ische> Mьtter!..»⁵ и т. д. (о моем Рембрандте, конечно). Словом, около часа времени продолжалось. Выносили из Atelier⁶ к упаковке вещи, чемоданы; мешали; звали его к телефону. Я ему не верил. Через несколько дней звонит мне, что дощечка отпечатана, великолепные пробные оттиски!! Я не верил и в душе радовался, как дитя. Через 20 м<инут> опять к телефону: «У меня сейчас мой Verleger⁷ — он в восторге, я ему продал за 100 тыс. марок — вы довольны?»

«Вы шутите, издеваетесь?! — Nein, nein — Ernes, Ernes!»⁸ Через минуту со мною уж говорил Verleger, и я и виду не подал... (Струк просил меня «держать себя без радости», не подавать виду перед ним), а как настоящий Radier⁹ подтвердил согласие свое на отпечатание 100-150 оттисков за моей подписью, после чего дощечка отшлифовывается, стирается. Не дурно? Это первый раз в моей жизни «коллега» мой так устроил мне, так хорошо отнесся — оттого я радовался, как дитя, хотя я получал и больш<ие> суммы.

Еще 2 слова. Как видите, никак кончить не могу. Итак, Стру-ку — Рембрандт очень и очень понравился — а его мнение как специалиста мне интересно было. «Es ist fast gedichtet, ich hatte keine Ahnung dass Sie so schreiben»¹⁰ и т. д. Он очень в истории с его портретом (и вышел же он у меня действительно сверх моих ожиданий!) очень милый и добрый друг. Он уехал уже. Кланялся и Вам. Ну-с, обнимаю Вас и крепко целую. Цетлин¹¹ очень Вас целует. Не смейте хворать.

1. «чудесно», «превосходно», «колоссально» (нем.).

2. Гравюра (нем.).

3. Холодной иглой (нем.).

4.«но Вы должны гравировать на меди, по всему видно, что Вы гравер, по Вашим рисункам видно!» (нем.).

5. «Очень, очень хорошо! Ах, превосходно, великолепно; как прекрасно Вы написали о благословении Иакова, ах, как замечательно об еврейских матерях».

6. Мастерская (нем.).

7. Издатель (нем.).

8. «Нет, нет (нем.) — правда, правда!» (идиш). Данное письмо показывает, что датировка портрета Штрука( 1906) в кн.: Л.О. Пастернак, Записи разных лет (М.: Советский художник, 1975), с. 70 ошибочна.

9. Гравер (нем.).

10.«Это почти поэзия, я и понятия не имел, что Вы так пишете» (нем.). 11. И.О. Цетлин, отец мецената и поэта М.О. Цетлина, был компаньоном Д. Высоцкого. Двойной портрет О. Цетлина и Д. Высоцкого репродуцирован в альбоме-монографии о Л. Пастернаке, илл. 69.

8.

4 марта 1923

Дорогой друг! Сколько воды утекло с последней нашей встречи, Вы так и уехали, не будучи в состоянии проститься и т. д. Я хотел Вам не раз писать, но не прибегал к этому способу, зная, что Вы неохотно отвечаете, и если я в свое время против желания бомбардировал Вас письмами, то это по необходимости издания. Когда миновала «деловая» причина — я перестал тревожить Вас. Между прочим, хотел уведомить Вас в свое время, что я для репродукции Вашего портрета для издания Вашего сделал необходим<ые> ретуши, чтобы вышла прекрасная гелиогравюра, как я обещал Вам и Зальцману, и что я хотел сам быть в той Anstalt Kupferdruckerei,¹ где это должно было печататься — но Зальцман как-то раз пришел, вернул назад образцы и проч. и сказал, что он отказался вести Ваше издание,² и что Вы сообщите о Ваших желаниях и т. д., что с изданием не выяснено, что он всячески просил Вас от издания этого освободить его и т. д. Так я до сих пор жду или от Вас или от него распоряжений. — И до сих пор от Вас нет никаких сведений. Вы знаете, как я хотел бы доставить Вам радость и всячески быть Вам полезным. С последнего снимка, над которым я работал, можно было бы иметь превосходнейшую гелиогравюру под моим наблюдением, а для других томов, как, помните, я говорил Вам, можно было бы сделать еще пару набросков с Вас — «за работой» и т. д., как это бывает — в разных томах разные моменты. Когда приедете — обсудим. Вообще, как здоровье Ваше — сколько лет, сколько зим — не виделись, не беседовали. Думал, к юбилею приедете. Да! Как нашли Вы мои строки в «Haolam» — меня возмутили эти пустословия,³ «parole, parole e<t> parole»,⁴ как в Гамлете. Надо, чтобы стали относиться иначе к евр<ейскому> писателю. Но об этом поговорим в другой раз — а я от души желал бы Вас увидеть в этой идеальной обстановке. Это ужасно — двадцать раз обещал мне Миренбург принести «Рембрандта» в переп<лете> и альбом мой, чтобы Вам отослать «от автора», и все ждет «оказии», так к<а>к альбом такой величины, что как «Drucksache»⁵ нельзя, а нужно посылкой. Что же. И до сих пор еще не готовы переплеты! Ах, я во многом стал пессимистом... Да! Монография с репродукциями моими идет черепашьим шагом — видно, это обычный ход всего!..

1. Типография, где печатают с меди (нем.).

2. Как явствует из писем С. Зальцмана Бялику, хранящихся в Доме-музее Бялика, Бялик очень долго и придирчиво выбирал шрифты для своего издания, советовался с разными людьми, корректуры много раз сновали из типографии к корректору, к художнику, к Бялику, работа двигалась медленно, цены росли, и Зальцман нервничал, объясняя, что привык вести дела иначе. В решительный момент (1.02.1923) он объявил:

3. «Я серьезно обдумал мое участие дальнейшее в работе по изданию Ваших книг и пришел к окончательному выводу, что я не могу взять на себя эту работу, причина главная это та, что я, во что бы то ни стало решил в апреле быть в Палестине. Как я предвижу, в 2 месяца (февраль-март) эта работа не может быть закончена...»

4. В упоминавшейся выше статье Л. Пастернака по случаю 50-летия Бялика в юбилейном номере ивритского журнала Га-олам (24.01.1923), открывавшемся, кстати, портретом юбиляра работы Л. Пастернака (1911 г.), были такие слова: «...я чувствую, что все эти восхваления и прославления, которые звучат в его честь в эти дни, и клубы сладкого фимиама, окутывающие сейчас еврейский мир, — ему в тягость» (перевод с иврита). Подтверждение пастернаковским словам явилось на страницах журнала через неделю, 31.01.1923, в образе стихотворения Бялика, начинавшегося строками: «Под пыткой вашего привета Согнулась в прах душа моя...» (пер. П. Беркова. Рассвет, (Берлин, 1923), № 38-39, 21 октября, с. 19).

5. В. Шекспир. «Гамлет», действие 2, сцена 1.

6. Бандероль (нем.).

9.

Дорогой друг Хаим Нахманович! Надо кое-что вставить в Вашу статью — разрешите, дорогой! Ваш Пастернак.¹ Л.О. Пастернак. Его жизнь и творчество Стр. 1 (неважн<ого> рус<ского> перевода) После слов: ...сегодня к нам пришедший быть может здесь впервые названный своим еврейским именем Абрам Лев, сын и т. д. надо: Абрам-Ицхок-Лейб, сын Иосифа. Надо бы вставить, где сказано «сын бедных родителей» — что я испанского происхождения ...не шутите со мною! Мой кузен, в Вене живший, имеет подлинную «родословную грамоту», ведущую прямую связь с дон Исааком Абарбанеллом!..² Да-с, дорогой дружок! Я, конечно, чихал на свое испанское происхождение, но вот сюда недавно приехал художник и писатель П. Нилус³ (помните, из Одессы). Он очень охотно берется написать статейку как художник и худож<ественный> критик и, между прочим, когда я шутя упомянул о своем испанск<ом> происхождении (ибо его поражала всегда моя «особая культурность»), и он очень большое значение этому придал. Миренбург мне сказал, чтобы я Вам об этом сообщил, может быть, Вы найдете нужным особенно в еврейск<ком> тексте упомянуть Вам об этом.

Примеч<ание>: у меня имеется намерение в нескольких письмах «к друзьям» к Вам сообщить несколько эпизодов и «легенд», относящихся к моему происхождению и рождению. Я, может, еще закончу эти письма — все адски некогда — Вы представить себе не можете, какой огромный труд на мне лежит по составлению «собрания сочинений» моих, т. е. монографии. Репродукции колоссально много занимают. Корректуры без конца. Хочу достичь исключит<ельных> результатов в репродукции, и все-все на мне лежит. Я уж не рад всему этому, а тут надо скорее, скорее, цены сказочные! Большой очень выходит иллюстрационный труд. Масса было этапов, перипетий — я все поджидал Вас, хотел Вам показать и поделиться с Вами.

На стр. 9-10 приблизительно, где идет такая речь: Один творческий мотив особенно излюблен П<астерна>ком во всей его жизни. Это мотив семейного мира и гармонии. Во всех стадиях его развития этот мотив не сходит с его полотен... и т. д. и т. д. (Затем идет перечень этих «семейных» сцен, сюжетов, начиная от кормления и т. д. постепенно, последовательно, вместе с ростом детей идет изображение их жизни, сначала в «детской» и все дальше и старше и т. д.) Словом, тут можно было бы воспользоваться, в виду того, что в монографии много будет репродукций такого жанра, — можно, говорю, воспользоваться и вставить что-то в этом роде: — «Окидывая взором разбросанные по всей монографии образчики этих семейных сцен, сюжетов из детской жизни в виде набросков, эскизов, рисунков, картин — мы имеем пред собою пластически выражен<ную> в целом «жизнь семьи», рост, жизнь человека — начиная с его первых дней, и перед нами постепенно, из года в год, параллельно с развитием самого художника идет как бы пластическое воплощение идеи «жизнь семьи» и т. д. и т. д. (и тут-то можно связать с еврейской подоплекой — «наклонностью к семье, к культу ее, к воспеванию», о котором Вы, дорогой мой, ниже упоминаете (и об Израэльсе).

Далее: приблиз<ительно> стр. 13 (рус<ского> перев<ода>). В том месте, где Вы говорите о Толстом: — «Особенн<ой> любовью пользовался П<астернак> у Толстого. Великий Старик, не лишенный некоторого пристрастия к позированию, охотно предоставлял себя в распоряжение художников» и т. д.

Думается мне, дорогой друг мой, что это резко сказано не в пользу... старика. Нельзя ли вместо этого вставить так: «великий Старик, ценивший важное (или высокое) значение портрета вообще, — охотно предоставлял себя» и т. д.

Конечно, это пустяки, и, может, в еврейск<ом> Вашем оригинале это звучит иначе — тогда оставьте так. Есть одна или 2 неточности в названии картин, но это пустяки — можно в корректуре (Миренбург вставит уж сам) окончательно изменить. Как Вы поживаете? Здоровье? Бреете усы?.. Так-то Вы пришли?

Махнул на Вас рукой — зря только... и т. д.!

<Приписка карандашом, уже по окончании вышеприведенного письма, на другом листе того же формата:>

Берлин 14/VII 23

Дорогой мой друг! Эти 2 листочка я хотел с Ф.М. Шапиро передать Вам (он поехал к Ахад-Агаму⁴ в Homburg и вызвался любезно Вам передать и получить от Вас ответ), но я не успел ему их вручить и счел лучшим послать по почте Вам и не беспокоить — и Шапиро, верно, уехал на пару дней к нему. Как живете. Так ли топят в Homburg, как здесь?..

1. Вписано над основным текстом, представляющим собой замечания Л. Пастернака к статье Бялика о нем для альбома-монографии. Бялик учел рекомендацию относительно семейных сцен (см. с. 15 в альбоме), а текст о Л. Толстом оставил без изменения (с. 22). Обращение «Хаим Нахманович» — необычное, поскольку по-русски Бялика звали Хаимом Иосифовичем, а по-еврейски Хаимом-Нахманом.

2. Исаак Абарбанелл (или Абрабанель; 1437, Лиссабон, — 1508, Венеция) — еврейский философ, комментатор Библии. Ср.: Л.С. Флейшман, «К публикации письма Л.О. Пастернака к Бялику», SlavicaHierosolymitana, Vol. I (1977), с. 311-316.

3. Петр Александрович Нилус (1869-1943) — живописец и график, художественный критик.

4. ...Ахад-Агам — Ахад-ха-Ам (наст, имя Ушер Гирш Гинцбург; 1856, Скви-ра, Волынь, — 1927, Тель-Авив) — ведущий еврейский публицист эпохи так называемого «национального возраждения», писал на иврите. Ф.М. Шапиро в своем издательстве выпустил собрание сочинений Ахад-ха-Ама в 6-ти тт. (1923-1925), печатание которых осуществлялось в Палестине.

10.

16/11 — 24                                                                      Berlin
Bayreutherst<rasse> 17 Steinpl<atz> 48-02

Дорогой друг!

Письмо, здесь прилагаемое, я Вам с месяц тому назад начал писать — под впечатлением некоторых неприятных обстоятельств, за последние месяцы случившихся не столько со мною, сколько с моими издателями. Поэтому я часть письма, или окончание его, совсем уничтожил — а начало его — все же прилагаю здесь, чтобы Вы имели некоторое представление о моем отношении или, лучше сказать, об разочарованиях и т. д.

Скажу Вам вкратце, что я, взявшись за труд по изданию монографии, ухлопал столько сил, энергии и времени, о котором сколько Вам ни расскажет близко знающий Мирен<бург> или типографск<ие> служащие — это все еще не полная будет картина. Если бы я только знал раньше!! Я бросал заказные работы-портреты, откладывая на «осень», «зиму», —-только бы скорее, скорее наконец выпустить — кричали издатели — и я делал все, чтобы (раз уж влезли в это и те громадные расходы — все увеличивавшиеся, — откладывал свой матеральный заработок «на потом» (т. е. портреты), пока все заказчики поразъехались в Париж, Италию и т. д. Значит, я терял и материаль но, не считая времени. Вы скажете — «но Вы же получите или Вы же получаете за альбомы, портреты и преж<ние> издания» —... тут-то и заковыка, ибо у них... не клеится с распространением — «не идет», «не продается» и т. д. Жалуются они, пла чутся — это вообще такая «polnische Wirtschaft»¹...

Вот почему я выше сказал Вам, что «никому не нужно этого, художеств<енно>-культурного, да еще в такой степени хорошего качества, какое не часто встречается и в европейском культурн<ом> масштабе — никому не нужно — нет той еврейской среды и т. д., все это выдумки, фантазии — пустое место — это потребляющее на древ<не>евр<ейском> общество. Да что я говорю! Мне рассказывали, что Вы где-то на одном собрании такую филиппику развели против еврейчиков, котор<ые> только знают спекуляцию, шулерство, никакой им культуры не надо и т. д., что-то в этом роде — что рус<ские> христ<иане>, те какие-то университеты, курсы и прочее разводят — а эти только на бирже играют, и их всюду старают<ся> только «изгонять из пределов» и т. д. Что-то в этом роде.²

Ну, словом, — нет этого письма — нам бы надо свидеться и потолковать насчет этой самой монографии, ибо в письме неудобно мне расписывать (и это было тем, что я уничтожил во второй части письма и дописал этот белый листок, чтобы Вам не сразу показалось странным мое настроение). Вкратце скажу Вам, что я свое дело, взятое на себя, сделал «не за страх, а за совесть». Вы убедитесь в этом — но дела «Ибне» с переменой состояния марки и удорожанием типограф<ской> печати, особенно за последние месяцы (очень текст разросся статьи Осборна, и дорого печать им стоила с рисунками) — что они не в состоянии одолеть, и дело идет о ликвидации³ — как-нибудь выйти из затруднительного положения, и нам с Вами надо поговорить по этому поводу. Я Вам буду телефонировать. Всего Вам лучшего.

При свидании расскажу Вам о знакомстве с Эйнштейном и его отзывах и т. д. Покажу Вам почти готовую монографию.

1. «Польское ведение дел» (нем.).

2. Вот как об этом эпизоде рассказал С. Зальцман:
«...Бялик привез с собой <из Одессы в Берлин> план создания издательства «Двир» и с этой целью собрал в дни Сионистского конгресса в Карлсбаде <1-14 сентября 1921> на особое совещание богатых сионистов и общественных деятелей. С жаром и воодушевлением, свойственными одному лишь Бялику, он ознакомил их со своей программой, разработанной до мелочей <...> К сожалению, Бялик наткнулся на глухую стену. Богатеи его не поняли и разными способами старались доказать, что прибыли будут ничтожными, а предприятие — бесполезным. Бялику было трудно смириться с отрицательной реакцией. С рыканьем paзъяренною льва напустился он на них. В таком гневе и отчаянии никто из них Бялика прежде не видел. Он каждого наградил достойным именем, говорил об их псевдо-сионизме, псевдо-преданности еврейскому народу и его ценностям, он предрекал им полное разорение на чужбине, пророчество, которое, к сожалению, сбылось слишком скоро. Еще долгое время он все не мог успокоиться.» (Shlomo Saltzmann. Minhe-avar. Tel-Aviv, 1943, p. 226).

3.Во второй половине 1922 г. Шапиро стал ликвидировать свои предприятия в Москве, Париже и Берлине и вкладывать капитал в предприятия еврейской Палестины. Издательство «Йивне» просуществовало еще около двух лет, но печатало, в основном, быстро расходившиеся романсы и музыкальные пьесы еврейских композиторов. Выпуск альбома-монографии взял на себя, как известно, А.Й. Штыбель.

<Начало «прилагаемого письма», без даты:>

Дорогой друг! Положа руку на сердце — скажите — ведь вы меня давно знаете и близко очень; и видели меня во многих ситуациях, да к тому же Вы, как талантливый писатель и сердцевед, достаточно умеете измерить человека и не за такой большой период времени — скажите: заслуживал ли я, чтобы в Вас хоть иметь истинного друга? Конечно — да, без сомнен<ья> и т. д. Что же Вас, дорогой мой, заставило так неосторожно в отношении меня поступить, как если бы Вы были худший враг мой, ибо так бы мог поступить со мною человек, который захотел бы меня «оскорбить» самым чувствительным образом, и до сих пор этого со мною не бывало даже со стороны самых отъявленных «гоев».

Вы недоумеваете — в чем дело, кто это пишет — смотрите на подпись? «Не рехнулся ли, Боже мой, на старости?»

Представьте себе, дорогой мой, в последнее время — Вы, должно быть, выпустили, как мне передавали «вопрошавшие» — какой-то проспект, которого я еще не видел — ко мне все обращаются люди, знающие нас обоих и наши взаимные отношения, и прожужжали мне уже уши — «скажите, пожалуйста, что это вдруг Бялик недоволен? — ведь же есть такой Ваш портрет его? — скажите — почему это Либерман,¹ а не Ваш? и так это там рекламируется — 200 экземпляров с подписью² (не помню уж подробности) — ведь он, кажется, Ваш друг — почему это вдруг Либерман, когда Пастернак...» и т. д. и т. д. на разные лады, и все меня спрашивают, чтобы я объяснил этот выпад, «почему», «отчего»,«как это» и т. д. и т. д. Одному я объясняю, что это — дело Бялика, кого помещать, и добрая воля, другому; что это Зальцман отомстил мне и издателям «Ибне»,³ что они этим фактом обращения к Либерману подчеркнули, что только Либерман и есть тот, кто в силах исполнить портрет для Вашего роскошного издания. Третьему я говорил иное объяснение, все стараясь взвалить на «стрелочника»-издателя⁴ и т. п. Потом мне это надоело порядком, ибо я лично забыл про этот казус, когда я о нем еще слышал в то время, когда Вы позировали Либерману (мне кто-то передавал тогда — я тогда не мог понять и объяснить себе, как и до сих пор объяснения не знаю, кроме как издательским требованием для рекламы и т. д.). Ваши сеансы совпали как раз тогда с тем временем, когда Вы все обещали зайти ко мне, и мы не встречались.

«Ну, если это так, то Бялик найдет выход и издательский каприз сумеет сгладить обязательным требованием поместить и мой из портретов, тем более, что я предлагал — как это и делается — сделать и поместить в другом томе «за работой» или чт<о->н<ибуд>ь в этом роде, ибо я искренне хотел, чтобы у Вас был хороший портрет с которым Вы бы перешли в потомство,⁵ ибо я ведь знаю, что Либерман не может по многим причинам — особенно в 70 с лишком лет и особенно офортом (это — нагипнотизированная раздутой рекламой — публика не понимает и не знает — а наш брат художник знает, кто что может. И Либерман несчастный и сам, может, не рад этой раздуваемой и посейчас рекламе). Помните, я Вам всячески предлагал и даже нарочито подготовил рисунок и, конечно, для Вас я все готов был сделать без всяких материальных выгод — как другу моему. Я нарочно хотел этим незаметным способом вывести Вас из неловкого по отношению ко мне положения — но Вы не поняли моего «тактического» приема и не воспользовались им. Я бы, конечно, обо всем этом Вам не писал, ибо я в душе Вас тогда же простил и не придал этому никакого значения, ибо я в душе, повторяю, слишком знаю «цену» себе, хотя бы такие эпизоды и имели место, и там, в той именно среде, где я меньше всего должен был бы ждать этого, — у «гоев», когда я был среди них, — этого реприманда у меня не было никогда. Повторяю, я бы этого Вам не высказал, но просто потому, что у меня все хотят узнать и спрашивают объяснения и разъяснений и т. д. И еще потому, что, став Абрумкой, гг. Зальцман (я беру его просто как нарицательное имя — хотя у меня с ним самые корректные отношения и деловые самые идеальные — как это редко) начинают сильно проявлять свою «хуцпе»⁶ в понимании и оценке... и раз я уже как Абрумка среди них — то я перестал, видно, в их глазах иметь то значение, когда они на порог не смели являться ко мне, и когда для них «Пастернак» — «ир шпилт зех профессор Пастернак»⁷ — был шишка — а теперь раз уж они близко около меня, тут же говорили со мною — то «вус из ер а милхис»⁸ — «я больше его понимаю, даром что он профессор — ойх мир а гидиле»⁹ и т. д. в этом роде. Вообще — я должен Вам сознаться, что теперь вижу, что все эти культурно-художественные затеи — это беспочвенная фантазия — нет той публики, нет той среды — да и вообще это мыльный пузырь — никому это не нужно — все то, что я сделал и делаю до сих пор. Особенно этот год, который я потратил на монографию, если бы Вы знали, какую невероятно трудную работу я затеял и выпо <на этом обрывается шестая страница «прилагаемого письма» — З.К>

1. Макс Либерман (1847, Берлин, —1935, там же) — немецко-еврейский художник, слава к которому пришла в 1880-е годы; был избран «почетным гражданином Берлина». Л. Пастернак рисовал его и писал о нем (Л. Пастернак, Записи разных лет (М.: «Советский художник», 1975, с. 166-168).

2. В юбилейном издании сочинений Бялика в 4-х томах 200 экземпляров тиража имели автограф поэта. Как уже отмечалось, единственный в этом издании портрет Бялика (т. 1) был сделан М. Либерманом.

3. «Йивне».

4. См. рассказ А. Чехова «Злоумышленник».

5. Ср. с письмом Бялику сотрудников «Библиотеки общества взаимопомощи торговцев-евреев Одессы» по поводу 25-летия литературной деятельности поэта: «Библиотека решила ограничиться <...> установкой портрета Вашего в помещении библиотеки, чтобы взоры подрастающего поколения всегда встречали образ великого певца Израиля» (17.04.1916. Хранится в Доме-музее Х.Н. Бялика.).

6. «Наглость» (идиш).

7. «с ним не шутите — профессор Пастернак» (идиш).

8. «разве он тут власть» (идиш).

9. «тоже мне шишка» (идиш).

11

Bayreutherstrasse 17

Berlin.                                                              Берлин 23.IV.25

Дорогой друг мой! Я только что оправился от болезни — от довольно сильной инфлюэнцы (grippe), которой я заболел как раз на нашу Пасху. Жар у меня доходил почти до 40°. В одно из утр моей болезни я вдруг получил телеграмму, подписанную Вами и г. Черкасским.¹ Так к<а>к я адреса Г-на Черкасского не знаю и уверен, что он гостит у Вас или с Вами часто видается, то я пользуюсь случаем, обращаясь к Вам, — одновременно иметь в виду и его, и как бы и к нему обращаясь, — первым долгом своим считаю благодарить Вас обоих за внимание и сердечные намерения и за минуты радости, доставленные мне Вашим дружеским обращением и вестью радостною о приобретении Иерус<алимским> Университетом моего портрета Эйнштейна.² Но текст телеграммы мне недостаточно был ясен. Вот он дословный: Einstein Bild erwarben fьr universitet (!) Jerusalem durch tscherkassky mittelen doktor jolles: tscherkassky bialik.³.

Здесь слово mittelen (или надо читать mitteilen?) можно понять «на средства» Dr. Иоллеса или «сообщить» ему или мы «сообщаем» ему и т. д. Я и решил подождать несомненного подробного извещения, как обстоит дело, либо от Вас, либо со стороны Д-ра Иоллеса, ибо мне запрашивать первому Д-ра было не совсем ловко и удобно. Когда я встал с постели и уже мог подойти к телефону — я позвонил Д-ру Иоллесу поблагодарить его за внимание (он прислал мне из Италии открыт<ку> и справлялся во время болезни о моем здоровье) и память, и в разговоре я все же затронул вопрос, не знает ли он что-либо по поводу портрета Эйнштейна. Когда я только упомянул об этом, он мне передал приблизительно след<ующее>: «ах, да — я получил от Г-на Черкасского телеграмму» (насколько я мог понять из плохо слышанного телефона — отрывочные слова и слова Д-ра и текст телеграммы), «в которой сказано, что на банкете г. Вейцман⁴ — председательствовавший, сообщил с радостью о приобретении портрета Эйнштейна для Университета» — (дальше я не мог хорошо разобрать). При этом Д-р Иоллес меня поздравил, и так как телеграмма было от радостно сообщавшего Г-на Черкасского, которого Д-р очень ценит и любит («с энтузиазмом делающего национальное дело»), то Д-р был уверен, что г-н Черкасский едучи в Палестину взял даже уже с собою портрет мой... Мне ничего не оставалось, как разъяснить ему, что портрет у меня дома и что я... не совсем, как и он, понимаю, как обстоит дело. Особенно я должен был признать (раз Д-ру Иоллес о «mittelen», т. е. средствах с его стороны — ничего не известно), что я не могу разобраться, в чем тут дело. Надеясь, что я все же получу «не нынче — завтра» письменное разъяснение от Вас или г-на Черкасского, — я все эти дни находился в ожидании подробного письма. Но, увы — письма нет, и я решил написать Вам, дорогой мой (а Вы уж сообщите при случае и «милому энтузиасту» г. Черкасскому) — как обстоит дело. Во всяком случае — еще и еще раз благодарю Вас обоих за доставленную радость и хлопоты Ваши и надеюсь, что не нынче — завтра дело примет окончательный, благоприятный оборот.

В последнем моем письме к Вам я, кажется, Вам (я ужасно был занят и много работал в последнее время — оттого, верно, легко поддался болезни) наспех писал, что в последний момент, перед событием открыт<ия> Универс<итета>, — мне пришло на ум сделать с моего рисунка — портрета Герберта Самуэля⁵

—  художественн<ый> литографиров<анный> портрет его, и мне удалось-таки перед самой последней почтой послать ему первые оттиски большого формата, приблизительно тогда, ког- да я Вам впопыхах писал последнее письмо. И вот во время болезни с неделю назад — я получил от него очень милое письмо (я с ним по-французски кое-как объясняюсь) с благодар- ностью за присланн<ый> ему литографир<ованный> портрет и т. д. Что, это правда, я слышал, что он покидает этот пост? Между прочим, я г-ну Штруку послал тогда же несколько гра- вюр таких портретов Самуэля, чтобы он показал их там при открытии и нашел место, где и как их распространить в прода- же среди любителей и ценителей художеств<енной> графики (так к<а>к исполнен портрет — о сходстве судить мне здесь не приходится — я могу быть пристрастным, и неудобно себя хвалить вообще... но «abgesehen»⁶ без всяких церемоний — технически эта литография мне удалась). За это короткое время и моей болезни у Вас так много там произошло интересного... От Вас, конечно, — я не жду сведений — но г-н Черкасский, вероятно, скоро от Вас уедет, и он мне уж обо всем подробно расскажет. Как поживаете? Так к<а>к Вы в благословенной стране — то, верно, Бог хранит Вас и уважаемую Вашу супругу в полнейшем благополучии. Ах, да! Не успел я встать с постели

— как от переутомления, волнений и пр. слегла Розалия Исидо- ровна, и доктор ей предписал 2-хнедельное лежание — так к<а>к она совсем расклеилась сердцем, нервами и очень ослаб ла. Если, Бог даст, ей лучше станет — поспешим уехать к детям в Мюнхен отдохнуть — они очень просят, и у них почти как дача. Обнимаю Вас крепко, дорогой мой, и шлю лучшие поже- лания. От нас всех Вам привет и милой Вашей супруге. Сердеч- ный привет Г-ну Черкасскому и всем добрым моим знакомым и друзьям.

А г. Штыбель до сих пор — ни гу-гу. Вынужден буду на какое-ниб<удь> ультимативное решение идти.

1. Йосеф Черкасский был владельцем еврейской типографии в Берлине, и Бялик летом 1922 г. предполагал печатать у него часть книг своего издательства «Мория».

2. Портрет Альберта Эйнштейна был выполнен Л. Пастернаком в 1924.

3.«Портрет Эйнштейна приобрели для университета в Иерусалиме через Черкасского сообщаем доктору Йоллесу: Черкасский Бялик» (нем.; должно быть: mitteilen).

4. Хаим Вейцман (1874, Мотол Пинской губ., — 1952, Реховот), видный сионистский деятель, председатель Еврейского Агентства, химик, первый президент Израиля. Был одним из инициаторов создания в Иерусалиме Еврейского Университета, членом его попечительского совета.

5. Сэр Герберт Луи Самуэль (1870-1963) занимал в 1920-25 пост первого Верховного комиссара Палестины при режиме Британского мандата, еврей, поддерживал еврейскую колонизацию Палестины.

6. Здесь: «с другой стороны» (нем.).

Приложение

Письма Л.О. Пастернака М.М. Усышкину.

1.

Bayreutherstrasse 17 Berlin, 25/I — 24

Многоуважаемый Г-н Д-р.¹ К сожалению, Ваше имя и отчество и мне не знакомо — поэтому простите за такое обращение.

Ваше любезное письмецо благодаря вмешательству милейшего г. Штрука все-таки попало ко мне. К сожалению, фотогра-ф<ического> снимка у меня нет, но зато я послал Вам вместе с сим вполне заменяющий его оттиск печатный, вошедший в монографию обо мне, котор<ая> в скором времени выйдет в свет. Я также распорядился, и на Ваше имя издательством будет выслан английский экземпляр с моей собственноручной надписью Г-ну Герберту Самуэлю, каковой экземпляр Вы будете столь добры ему поднести от меня как автора. Это будет очень хорошо — не правда ли?

Ваш портрет в виде этюда только, который — как Вы помните, я сделал почти на память — страшно всем Вас знающим нравится. Жаль, что Вы тогда не могли уделить лишний раз попозировать. Сердечный мой привет и братский поцелуй милому моему г. Штруку. Очень собираюсь к Вам в Палестину — но пока занят очень.

С глубоким уважением, Л. Пастернак. P.S. Зовут меня Леонидом Осиповичем. Жена благодарит за память и очень кланяется в свою очередь.

Не откажите переслать эти строки г. Штруку.

2.

Bayreutherstrasse 17 Берлин 19/Ш — 24.

Многоуважаемый Михаил Моисеевич! Ваше любезное письмецо я получил, будучи в постели (небольшая простуда), и потому не мог сейчас же ответить. Все же я в сотый раз просил издательство «Jibne» прислать мне альбом с англ<ийским> текстом, который я мог бы для Герберта Самуэля надписать, и чтобы Вам его отослать к празднику Пури-му, как Вы писали. Но... невзирая на все обещания прислать мне — (jьdische Wirtschaft²...) — я только вчера едва получил его утром, едва успел сделать надпись «моего к нему уважения» и, так к<а>к вчера утром уезжал к Вам дорогой наш друг Х.Н. Бялик с женой, то я поспешил ему его вручить, чтобы: или Вам его передать для передачи г. Герберту Самуэлю при случае, или же, если — как Бялик мне говорил — он все одно намерен лично побывать у г. Самуэля и, следовательно, он ему передаст этот альбом, и Вы будете, таким образом, избавлены от лишних хлопот передачи. Во всяком случае, заранее благодарю Вас, если не Бялику, а Вам придется эту мою маленькую просьбу выполнить. Я очень и очень сожалею, что не пришлось к празднику успеть, и как это было бы кстати, когда он у Вас — ах да, это выходит как раз сегодня, сейчас вечером — к Пуриму был на ужине!³

Кстати, с праздником Вас!

Спасибо за переданный привет г. Штруку.

Счастливые — Вы все — у Вас, верно, уж миндаль цветет и весна благоухает — а у нас 5 град<усов> мороза и снежит — ни дать ни взять памятная и Вам Москва-матушка! Хорош Берлин!..

Уважающий Вас
Л. Пастернак.

P.S. Жена благодарит за память и, в свою очередь, просит передать Вам ее привет.

1.  Менахем Мендл Усышкин (1863, Дубровна Могилевской губ., — 1941, Иерусалим), сионистский деятель, с 1920 в Палестине.

2.  «еврейское ведение дел» (нем.).

3.  Герберт Самуэль в 1924 году нарушил традицию праздновать Пурим в доме Усышкина в связи с большим приемом в доме мандатного правительства.