Зоя Копельман

В СЛАВНОМ ГОРОДЕ ИЕРУСАЛИМЕ…
О прозе Амнона Данкнера

Что пройдет, то будет мило.
А. С. Пушкин

       После очередного рассказа в своей новой книге «Волшебное вмешательство Авеля Гагина»[1] Амнон Данкнер решил наконец успокоить читателя, который мучительно пытается что-то вспомнить, когда ему рекомендуют «видного русского математика XIX века Лобчинского», или недоуменно воздевает брови при упоминании «д-ра Эрвина Фрейда, интернационального специалиста по суггестивному гипнозу из университета Джостин Лейк, США». С этой целью прозаик, перевалив за середину сборника, вставил отдельное «Слово автора»:

Написав этот рассказ, я послал его нескольким друзьям — пусть прочтут, и был сильно задет, когда двое из них не преминули заметить, что я недостоверно излагаю факты. Один упрекнул меня в том, что у меня Решевского зовут Шломо, тогда как на самом деле, и это известно всякому, кто хоть немного разбирается в истории шахмат, его звали Шмуэль. Второй прислал заметку, опубликованную в 1958 году в газете «Давар», где подробно разбирался сеанс одновременной игры, который давал Решевский (опять же Шмуэль) в здании Совета трудящихся Иерусалима. Именно там!
Друзья этим не ограничились, но стали распускать гнусные инсинуации, которые, достигни они, не дай Б-г, ушей непосвященного, могли бы привести его к поспешному выводу о том, что я в своих рассказах пишу не всю правду как она есть и обязательно хоть какие-то детали у меня не соответствуют истинному положению дел. Я, разумеется, решительно отвергаю их происки и заявляю со всей ответственностью: все рассказанные тут истории произошли в действительности, причем с точностью до малейших подробностей. Вопрос в том, что это за действительность? Однако это уже из области философии, и давайте оставим обсуждение этого вопроса до лучших времен, когда можно будет заняться им вдумчиво и без спешки, я же пока лишь замечу, что, вообще говоря, предпочитаю действительность, где вещи происходят так, как им следовало бы происходить, если бы в мире царили юмор, братство, пряники — а не пресловутый кнут, — приятные мысли и благодушие. И в этой-то действительности сеанс одновременной игры прошел в кафе «Ориент». Может быть, в Совете трудящихся Иерусалима играл Шмуэль Решевский, но у меня это был Шломо Решевский, и игра состоялась именно в «Ориенте». Возможно, кому-то это покажется странным, но так оно и было — в одни и те же минуты и в одном и том же городе склонялись над шахматными досками Шмуэль Решевский и Шломо Решевский. Шмуэль Решевский прибыл из Тель-Авива на такси, сыграл, вернулся в Тель-Авив и отправился спать в своей гостинице. Со Шломо Решевским произошли невероятные приключения, как до игры, так и после, и он в ту ночь завалился спать пьяный от бренди и всего пережитого. Неделю спустя, когда эти двое встретились на палубе корабля, на пути сначала в Марсель, а потом в Нью-Йорк, они обменялись впечатлениями, и Шмуэль Решевский сказал, не скрывая раздражения: «И почему это с тобой всегда случается что-то интересное, а я ничего, кроме шахмат, не вижу?»

       Эта длинная цитата проливает свет не только на тему сборника — жизнь в Иерусалиме в пятидесятых годах ушедшего столетия, но и на особый литературный стиль автора, напоминающий бессмертные ро­маны Ильфа и Петрова. Не знаю, как воспринимали «Двенадцать стульев» читавшие книгу сразу по выходе, но сегодня ее события подернуты ностальгическим флером и пленяют юмором, а не критикой советских порядков.
Похожим образом рисует нравы жителей Иерусалима — государственных клерков, чиновников из сионистских и партийных организаций, полицейских, а также мелких и средних частников, содержащих магазинчики, мастерские и кафе, — Данкнер. Используя устаревшие языковые обороты и клише, он плетет вязь все новых и новых необязательных подробностей, вводит все новые и новые имена, порой смешные и несуразные (благо еврейских диаспор в Святом городе сошлось немерено), которые и прозвучат-то в рассказе от силы два-три раза, чтобы потом напрочь быть забытыми покряхтывающим от удовольствия и похмыкивающим от сдерживаемого смеха читателем.
А иерусалимские реалии — какой из действительностей они принадлежат? Чего стоит, например, магазин с вывеской «Мода от Мармельштейн — французский трикотаж по ценам оказьон»? Коньяк «Медициналь», форд марки «Англия», отечественные сигареты «Дюбек» и импортные «Эскорт»? А бесчисленные кафе (иные существуют и теперь, правда, сменили место), арена действия многих историй, приют для встреч и обмена новостями! «Таамон», «Атара», «Аляска», «Ориент» — каждое со своими завсегдатаями, идеологическими и сословными предпочтениями — и среди них кафе «Алленби», реальная собственность семьи автора…
Амнон Данкнер родился в 1946 году в светской семье выходцев из Польши, но учиться его отдали в си­о­нист­ско-религиозную школу движения «Мизрахи». Данкнер рано начал писать и сделал успешную журналистскую карьеру, сменив несколько разных в смысле политической ориентации газет (в 2007-м он вышел на пенсию с поста главного редактора «Маарива»). В 1980-м году он выпустил первую книгу прозы и со временем стал известным писателем, оттачивавшим свой стиль — чем дальше, тем более словоохотливый.
В его книгах историческая достоверность (обычно все происходит в Иеру­салиме, где Данкнер родился) переплетена с самым невероятным вымыслом. Таков мой любимый роман 2002 года «Человек без костей», жанр которого я определяю как сионистский детектив, и занятное, хоть и несколько растянутое повествование о «тете Эве», которая оказалась переодетым еврейским юношей, вынужденным скрываться в годы британского мандата (см. статью А. Исаковой: Лехаим. 2009. № 4).
Скандал вызвала написанная Данкнером биография актера и писателя, одного из столпов израильской культуры Дана Бен-Амоца (1924–1991), увидевшая свет через год после смерти героя[2]. Возмущение вызвали описания любовных похождений плейбоя Бен-Амоца, хотя я убеждена: ни один эпизод не был написан Данкнером ради пикантных подробностей, но лишь для рельефного и досконального воссоздания среды, в которой жил и творил этот неординарный человек. Ведь биограф начал собирать материал, встречаясь с десятками, если не сотнями людей, с ведома своего друга — тот был еще жив, но уже безнадежно болен.
В заключение приведу фрагмент из рассказа «Бессоница Авеля Гагина», где автор узнает «страшную историю о сержанте Бенвенисти и Соломоне Фараджи»:

Вот слова, которые прорычал из глубин своего сердца Соломон Фараджи: Милосердные евреи, дети и внуки сердобольных! Заклинаю вас — рассудите меня с сержантом Бенвенисти, да сотрется память о нем! Некое время тому назад я спокойно попивал арак, сидя с друзьями против школы «Альянс»[3], как подошел ко мне Йехезкель Читиат и заговорил об Эстер Коэн, дочери Наима Коэна с улицы Месилат-Йешарим, который дает за ней три магазина на улице Яффо. Я сказал: Отлично, и направился к Наиму Коэну домой, а там сидели также братья Эстер, все трое — и Яков, и Моред, и Наджи, а их ручищи, сложенные на груди, что твои балконы, сплошные мускулы, сидят, значит, и ждут. Вошла Эстер и подала кофе, я ее увидел, и слюнки у меня не потекли. Я сказал Наиму Коэну: Порядок, я ее беру. Но вот что. Теперь, когда я ее повидал, я хочу купчую на магазины тут же, не сходя с места. Почему? Если вы передумаете, когда я уже женюсь, сами посудите, с чем я останусь: девица и впрямь преотвратная. Тут встали ее братья, Яков, Моред и Наджи, и спустили меня с лестницы, и еще щедро мне наподдали. Иду я оттуда и плачу, выхожу на улицу Короля Георга, а навстречу мне сержант Бенвенисти, сидит на своем мотоцайкеле. Ну, я ему все рассказал. Он меня выслушал, а потом говорит: Подожди меня тут. Пошел к Наиму Коэну, вернулся оттуда и сказал: Яалла, ступай домой. Я ему говорю: Что? Ты им ничего не сделал? Даже рапорта не написал, чтобы было сказано, что меня избили? А он мне в ответ: Знай, Соломон, что я подписал брачный договор и через месяц женюсь на Эстер и получаю три магазина. И уехал на своем мотоцайкеле. Я от такой его несправедливости… да у меня даже сердце заболело. Целый день я размышлял об Эстер Коэн и об этих трех магазинах — один у домов Файнберга[4], один возле мэрии и еще один на углу улицы Ченселора[5] — и о сержанте Бенвенисти, который отнял у меня все.

Обложка книги

Опубликовано: Лехаим, № 12 (декабрь) 2011

[1].       А. Данкнер. Мага а-кесем шель Эвель Гагин. Тель-Авив: Ахузат Байт, 2011.

[2].       Последователем Данкнера в этом жанре можно счесть журналиста Игаля Сарна, который начал встречаться со всеми, кто знал Иону Волах (1941–1985), сразу после ее смерти, однако выпустил отличную биографию поэтессы, ее «портрет в интерьере времени и места», позже Данкнера, в 1993 году. Скромность и дотошность сыграли с биографом злую шутку.

[3].       Школа «Альянс» («Все евреи — братья») по соседству с рынком Махане-Йеуда была открыта при посредстве французских евреев в 1949 году.

[4].       Речь идет о домах Файнгольда рядом с площадью Сион, к настоящему времени их снесли и выстроили многоэтажное новое здание универмага Машбир.