«Когда вы враждуете друг с другом, вы гоните Меня…»

Рецензия на книгу: М. Бубер. Гог и Магог
Пер. с немецкого Е. Шварц. Инапресс, С.-Петербург, Гешарим, Иерусалим. 2002/5762.

Бывают времена, когда кажется, что мир рушится. Зло торжествует. Незыблемые прежде ценности словно девальвируются или во всяком случае опровергаются практикой жизни. Человек этический в такие мгновения или эпохи пребывает в растерянности, ища опоры. Спасительная – или губительная? – ограниченность человеческого сознания позволила нам, посмотрев в прямом эфире крушение зданий-«близнецов», ужаснуться и заняться приготовлением ужина. Однако, по счастью, всегда есть люди, которые в таких обстоятельствах задаются вопросом: как же жить? Как жить теперь и как жить дальше?

Ответы на этот вечный вопрос дает и литература, даруя нам порой шедевры, художественное совершенство которых словно хочет искупить тщету морального поиска. Например, «Пир во время чумы» и призыв Председателя: «Восславим царствие чумы». Позиция Председателя безбожна, но общечеловечна по сути своей – в трудный момент поставить над собой царя и отдаться на милость его власти.

Нечто похожее пережил еврейский народ во времена первого завоевания Земли Израилевой: не выдержав бесконечных притеснений местных народов и филистимлян, поставил над собою царя Шаула. Нечто похожее произошло, оказывается, в еврейском мире восточноевропейской диаспоры и в эпоху наполеоновских войн. Об этом я узнала из романа Мартина Бубера «Гог и Магог».

Измученные погромами, бесправием, а также общечеловеческими катаклизмами, некоторые еврейские мудрецы из хасидов замыслили привести в мир идеального царя – Мессию из дома Давидова. Нет, они не помазали на царство того, кто был на голову выше остальных. Они истомились настолько, что решили приблизить Конец дней, перейти из неблагополучной истории в метаисторию. А для этого следовало разыграть сценарий, записанный в святых книгах, прежде всего в книгах еврейских библейских пророков. Сказано у Иезекииля (главы 38 и 39) о некоем Гоге из земли Магог, что Господь изберет его и поставит вождем над полчищами «в бронях и со щитами». «И поднимешься, как буря, пройдешь, как туча, ты и все полчища твои и многие народы с тобою… и ты задумаешь злое предприятие… чтобы произвести грабеж и набрать добычи… и наложить руку на народ, собранный из народов…». Далее живописуются страшные бедствия и массовая гибель, по окончании же кровопролития «так говорит Господь: ныне возвращу плен Иакова и помилую весь дом Израиля, и возревную о святом Имени Моем… и соберу их из земель врагов их, и явлю в них святость Мою… И не буду уже скрывать от них лица Моего, потому что Я изолью дух Мой на дом Израилев, говорит Господь».

Намек в обращении Господа к Гогу: «в последние годы ты придешь на землю» – позволил воспринять пророчество Иезекииля как апокалипсис, а стремительное возвеличение Наполеона и бедствия, растекавшиеся по земле с его завоевательными походами, – отождествить француза с апокалипсическим Гогом. Это отождествление не было общепринятым среди евреев. Но, как пишет Бубер на основании изученных им хасидских текстов, нашлись величайшие мудрецы, которые приняли начало наполеоновских походов за приближение Конца дней.

Бубер рисует мощный образ старца, цадика из Люблина, решившего магией помочь Наполеону в его глобальных устремлениях, дабы ускорить кульминацию зла и тем самым приблизить избавление Израиля и Царство Божие на земле. Этот цадик, Ребе, был не один. У него нашлись сподвижники, не менее мудрые и знающие лидеры хасидских общин в других городах. Но у него нашлись и противники, и главным из них, как это нередко случается, стал человек, почитавший Ребе за своего учителя, его тезка Яков Ицхак из Пшисхи, прозванный Евреем и удостоившийся впоследствии титула Святой.

Если говорить публицистическим языком, то конфликт между Ребе и Святым Евреем, наверное, можно представить как конфликт между сторонником революции и сторонником эволюции. Но это сухое определение теряет свою содержательность, когда речь идет о живых героях романа – о столкновении амбиций и ревнивом подсчете единомышленников, об утверждении своего мировидения и непререкаемой убежденности в собственной правоте. В конце концов Ребе был не первым еврейским лидером, стремившимся приблизить приход Мессии. Уникальность его биографии в том, что в эпоху победоносного, как кажется, злодейства он – ради светлого будущего – решил объединиться со злом. Однако тянущийся к нему и воспитанный на его учении Еврей не принимает сделанного учителем выбора. Он убежден, что только родство с добром, только любовь, творящая любовь, могут приблизить Избавление.

В послесловии к роману Бубер пишет, что «в глубине души я был за Пшисху и против Люблина… И все же я старался непредвзято относиться к ним обоим. Ни один позитивный элемент традиции Люблина не был упущен мною, как и наоборот, всякая критика Пшисхи принималась во внимание». И все же… все же сдержанная внутренняя сила Еврея, его отношение к людям и их реакции на него чаруют читателя с первых же страниц, так что ты почти не удивляешься надмирному и беспрекословному его самопожертвованию во имя истины.

«Нельзя слишком сердиться на людей, – сказал Еврей, – за то, что они создают себе прекрасный и добрый образ и помещают на место Бога, ведь так трудно жить в Его страшном присутствии. Поэтому если мы желаем привести людей к Богу, мы не должны просто разрушать их кумиры. Есть смысл даже в том, чтобы наделить Творца каким-то качеством, в каждой выявленной Его в ущерб целостности черте. С нежностью и осторожностью мы должны помочь человеку осознать то Божественное качество, которое для него притягательно. Наша миссия не в том, чтобы увлечь людей туда, где обитает чистота Святости, – нет, даже в лишенном святости мы должны найти то, что приведет к искуплению и целостности» (с. 125).

В этом пассаже отразились не только воззрения хасида Еврея, но и некоторые идеи Бубера, сформулированные в его философской книге «Я и Ты» (1923), которая создавалась одновременно с размышлениями над замыслом «Гога и Магога». Это представление о всеобъемлющей любви, выражающейся формулой «Я–Ты», и о познании объекта своей любви, которое описывается формулой «Я–Оно». Однако роман «Гог и Магог» в 20-е годы не вызрел. Он был написан в Иерусалиме в 1942 году, на иврите. Как пишет автор замечательного предисловия к русскому изданию (а также составитель справочного комментария, ясного и удобного) Менахем Яглом, «современники шутили, что Бубер еще недостаточно хорошо знает иврит, чтобы писать на нем так же непонятно, как по-немецки».

Действительно, при всей своей философичности, это конечно же беллетристика, пусть даже все ее герои – реальные люди. Но мне важным кажется другое. Книга оформилась именно тогда, когда началось тотальное уничтожение евреев. Как свидетельствует автор, «атмосфера глобального кризиса, чудовищная тяжесть противоборства и проявления ложного мессианизма с обеих сторон еще более послужили созреванию этой книги. Я стал писать очень быстро – так быстро, как будто писал с какого-то готового текста. Все стояло перед моими глазами и все увязывалось между собой» (с. 304). Излишне добавлять, что и на русском языке эта книга появилась тоже в атмосфере глобального кризиса. Не потому ли она так берет за сердце?

Я не сильна в чтении философских книг, а «Гога и Магога» проглотила практически в один присест. Не все речения героев были мне одинаково понятны, но энергия повествования, его подлинность и полное отсутствие какой бы то ни было шелухи околдовали и вознаградили целительной верой в добро. Нет сомнения, что тому причиной не только текст Бубера, но и мастерство переводчика, петербургской поэтессы Елены Шварц. И все же, при всех достоинствах, перевод неровен. Порой повествование льется, а порой спотыкается, как рубанок на сучках. Красивые и красочные слова и обороты иногда соседствуют с синтаксисом канцелярского отчета. Жалко также, что корректоры сильно схалтурили: то два слова слились в одно, а то одно разъехалось в две бессмыслицы. Изъяны корректуры воспринимаются особенно болезненно, когда речь идет о «высоком», например так: «Тьму мы познаём, когда входим во врата трепета, свет же – когда мы из них выходим, но точку отсчета мы не узнаем, пока не достигнем любви» (с. 63; выделенное курсивом «не» в тексте отсутствует).

Досадные огрехи издания не сопоставимы с его достоинствами. Эта книга умна, добра и увлекательна. Правда, красивая фраза из аннотации на задней странице обложки: «Действие романа происходит на фоне жизни еврейского местечка, жалкой и мизерной для постороннего взгляда, но полной глубокого спиритуального смысла» – не соответствует действительности. Нет там «жизни местечка», нет и тени бытописательства, пусть даже и трактуемого в «спиритуальном смысле». Это роман о столкновениях характеров, о поисках жизненного смысла и абсолютных ценностей, роман, где многообразие персонажей полностью совмещается с многообразием систем мировидения и психотипов.

Хасидизм, еще не столь давно считавшийся еврейской ересью, может выстроить свою концептуальную традицию на протяжении долгой нашей национальной истории; его провозвестников мы встречаем еще в эпоху Второго Храма, например, среди кумранитов. Но книга Бубера увлекает читателя именно тем, что проблематика, волновавшая, как можно было бы предположить, именно хасидов, то есть евреев определенного круга, с особым пониманием Бога и мирозданья, оказывается созвучна нынешнему интеллигенту и подана так, что легко воспринимается как свое.

В помянутой уже работе «Я и Ты» Бубер писал: «Времена, когда слово становится авторитетным, – это такие времена, когда происходит утрата реальности и возникает отчуждение между Я и миром, когда воцаряется злой рок, – пока не придет великое потрясение, и остановка дыхания во тьме, и молчание, исполненное готовности» (М. Бубер. Я и Ты. Пер. Н. Файнгольда. М., Высшая школа, 1993. С. 70).

Полагая, что в нашем мире не бывает случайностей, приходится принять, что книга «Гог и Магог» была открыта мною в молчании, исполненном готовности.                                                               

Опубликовано: Журнал Еврейский Книгоноша , № 1 (2), 2003.