Зоя Копельман "Дочь раввина и другие героини ивритской новеллы начала ХХ века"

Никто меня не понимает, и молча гибнуть я должна.
А.С. Пушкин

В этой лекции мне хотелось бы предложить несколько иной подход к трактовке женских образов в рассказах, изучаемых в нашем курсе. Мне хочется, чтобы читатель проявил к ним больше сострадания, основанного на глубоком сочувственном понимании круга проблем, из которого не находят выхода ни дочь раввина Сара, ни Марьяшка, ни Шейне Сарел, которую и за девушку-то никто не считает. Мне хочется, чтобы читатель не относился к ним, как к абстрактному «продукту» социальной или исторической ситуации, а увидел в них конкретные, присущие каждой человеческие черты на фоне нового общего явления – индивидуализации еврейской судьбы. Под индивидуализацией я понимаю один из аспектов ломки традиционного еврейского уклада, а именно:

Традиционно еврей не мыслил себя вне общины, а внутри общины Галаха и обычаи еврейской жизни раз и навсегда задавали направление его жизненного пути. Когда к 80-м годам ХIХ века ситуация в еврейском обществе в России изменилась, покинувшие общину и предоставленные сами себе одиночки должны были самостоятельно ориентироваться в прокладывании жизненного пути.

Конечно, все вышесказанное в первую очередь относилось к мужчинам, точнее – к еврейским юношам, покидавшим родительский кров зачастую в весьма юном возрасте, иногда даже вскоре после бар-мицвы. Примером тому могут служить биографии ряда писателей нашего курса – Бердичевского, Штейнберга, Бреннера. Но и отношение женщин к своей судьбе тоже изменилось. У этого изменения были внешние и внутренние черты. И если мы подойдем к героиням изучаемых новелл как к реальным еврейским девушкам своего времени, мы не можем не отметить следующих особенностей:

Правда, дом, где живет Шейне Сарел, находится в окружении других еврейских домов, и все ее поступки на виду. Но она, похоже, сирота, либо – как и Марьяшка – живет вдалеке от родителей, которые не могут ни судить ее, ни защитить.

Как считали наши Мудрецы прошлого: «Честь царской дочери в дому» (כבוד בת מלך פנימה), то есть даже девица, от рождения наделенная высокой честью, для сохранения своей девичьей чести должна сидеть в четырех стенах. А в изучаемом нами еврейском мире на рубеже ХIХ – ХХ веков происходит ломка традиционного уклада, то есть в стенах «дома» образовались бреши. И еврейские девушки – в нашем случае Марьяшка, Шейне Сарел и Сара – дочь раввина – оказались в прямом или в переносном смысле не в дому.

Мы, однако, занимаемся литературоведением, и пришла пора вспомнить, что мы имеем дело не с реальными девушками, а с художественными образами, которые подчинены замыслу писателей и помещены ими в искусственный мир художественной реальности.

Илекс Беллер "Жизнь в штетл в 80-ти картинах" http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/IBeller/IBeller_R.htm

В целом все авторы курса – писатели-реалисты, а о том, что такое реализм подробно сказано в учебнике (Часть I, с. 95-104).

Приверженность реализму не означает, однако, что характеры персонажей и обстоятельства их судеб не подверглись деформирующему воздействию воли автора, который хотел привлечь внимание читателей к определенным сторонам жизни и к осмыслению каких-то идей.

А еврейская литература начала ХХ века и на иврите, и на идише, и на русском языке непременно решала какие-то внелитературные проблемы еврейской жизни. Авторам было недостаточно разрабатывать только эстетические аспекты произведения. Именно внелитературная позиция авторов является причиной того, что для наглядности им потребовалась некоторая схематизация в представлении еврейской традиции, с одной стороны, и еврейской эмансипированной современности, с другой. Так, традиция дана как набор определенных действий, а современность – как проявление индивидуальной психологии, вкусов, желаний, сомнений, симпатий и антипатий. Поясню сказанное примером.

В рассказе Якова Штейнберга «Дочь раввина» важным эпизодом, стимулирующим развитие сюжета, стал эпизод с новым платьем для Сары (Хрестоматия, с. 280-281). Разберем его более подробно.

Сара бедна, и ее гардероб ее не удовлетворяет. У родителей нет денег на обновление гардероба своих детей, однако, как положено в традиционных семьях, перед большими праздниками – Роша ха-шана и Песах – всем членам семьи справляют новую одежду. Семья раввина тоже следует этой традиции:

Но когда снег начал таять и печь вечерами больше не топили, покой словно ветром вынесло из дома раввина: стали поговаривать о близящихся праздниках и мать семейства начала всерьез готовиться к великому событию, из года в год повторявшемуся накануне Песаха: дню похода по мануфактурным лавкам.

Читатель должны встрепенуться, прочтя это предложение, задержаться на нем и сказать себе: «Как? Что же является великим событием, из года в год повторявшимся?.. Оказывается, не праздник и не подготовка к нему, то есть избавление от хамеца , а – поход по мануфактурным лавкам!» Патетика не свойственна повествовательной манере Якова Штейнберга, и если он употребил слова «великое событие», мы должны быть особенно чутки к ним и просто обязаны различить в них авторскую иронию и то гипертрофированное значение, которое придавали покупкам тканей на новое платье герои рассказа.

И задержка сюжета в этом эпизоде, когда действие замедляется, и автор заставляет нас проживать сцену подсчета денег в масштабе реального времени: «Семь, восемь, девять копеек…», тоже свидетельствует об особом значении происходящего для рассказа в целом. Эта задержка передает читателю ощущение напряженного ожидания, в котором Сара провела весь тот день, и горечь ее разочарования, когда поход за покупками был переносен на другой день:

Раввинша… отложила поход по магазинам на завтра. Сара, давно стоявшая рядом, одетая и готовая к выходу, принялась снимать пелерину, и на лице ее появилось недовольное, злое выражение. Настроение у нее совсем испортилось, когда мать сказала: «Да ведь завтра-то мы пойдем покупать все только для детей. А шерстяное платье для тебя… придется отложить».

Бюджета семьи раввина не хватает на обнову для всех, и писатель сталкивает объективные соображения пользы – детям, в первую очередь, – и субъективное чувствование героини. Возможно, если бы подобная ситуация сложилась в наше время, чуткая мать предпочла бы начать с обновы для старшей дочери, девушки на выданье, чье положение в глазах общины и так весьма шатко из-за бедности отца и затянувшегося девичества . И в несобственно-прямой речи автор сообщает читателю об эмоциональном всплеске (два восклицательных знака подряд!), захлестнувшем душу героини и о невротическом проявлении ее протеста:

Дочь, не говоря ни слова, взглянула на мать с упреком и отчаянием… Сара… почувствовала, что сию минуту у нее снова разболятся зубы… Так значит, у нее не будет нового шерстяного платья к Песаху! А как же праздничные визиты, а как же прогулки рука об руку с Берлом, разумеется, без ведома родителей – ведь все это невозможно без нового шерстяного платья! И в первый раз с тех пор, как обручилась с Берлом, Сара опять бросилась на кровать и в горькой тоске надолго зарылась лицом в подушку.

Не нужно быть великим фрейдистом, чтобы понять – и зубная боль, и приступы апатии и тоски у Сары суть внешние проявления глубокого внутреннего конфликта, о котором она не может решиться сказать. Дело не столько в том, что мать не поняла бы ее, сколько в том, что Сара уже не чувствует себя единым целым с семейным окружением. Она ощущает свою обособленность, она не привыкла прояснять свои мысли и чувства в разговорах с домашними, поскольку в известной степени оторвалась от традиционного мира. Ее физические недомогания – типичные невротические реакции, протест психики против неподвластных ей обстоятельств. Эти недомогания начались, когда она «устала от бесконечных смотрин»:

Годы шли, у Сары стали побаливать зубы, среди бела дня ее вдруг одолевала головная боль… она опускалась на кровать, морщась от зубной боли, зарывалась лицом в подушку и лежала так неподвижно и долго… (с. 274).

Так и после объяснения с Берлом, когда она убеждается в его нежелании помочь ей найти выход из нового для нее положения беременной до свадьбы девушки, Сара, вернувшись домой, «ложится на постель и лежит, не шевелясь» (с. 286).

Мы не имеем права забывать, что на рубеже ХIХ – ХХ столетий одним из самых впечатляющих достижений европейской цивилизации было открытие психоанализа Фрейдом. Его клиническая деятельность и лекции, которые потом публиковались, опыты и клиники его учеников, паломничество к великому целителю, показавшему человечеству «бессознательное», – все это не могло пройти мимо еврейских писателей начала ХХ века. Психология, странности и кажущаяся немотивированность человеческих поступков – вот тот новый материал, который использовали еврейские модернисты в начале ХХ века. Из всех изучаемых в курсе писателей ближе всего к ним стоял поэт и прозаик Яков Штейнберг. Его рассказы более всего стремятся проникнуть в индивидуальную психологию личности, особенно женщины, увидеть в ней не существо, которому традиция раз и навсегда определила функции и нормы поведения, а сложную работу души.

Яков Штейнберг решил столкнуть в своем рассказе Галаху как заданную извне норму поведения и индивидуальные поведенческие реакции как результат сложного воздействия бессознательного на человека, когда рациональные доводы оказываются неуместны.

Если мы взглянем на конфликт рассказа с этой точки зрения, мы сможем нейтрализовать недоумение сведущих в Галахе читателей. Действительно, с точки зрения Галахи нет ничего непоправимого в том, что Сара забеременела до свадьбы. В таких случаях просто устраивают церемонию бракосочетания – хупу – как можно скорее, и все. Не случайно Сара просит мать: «Назначьте же свадьбу поскорее…» (с. 287). В интимной близости Сары с Берлом нет греха прелюбодеяния, о котором говорит седьмая заповедь декалога. Прелюбодеянием называется сексуальная связь замужней женщины с мужчиной, который ее мужем не является. Следовательно, в созданной Штейнбергом ситуации объективно нет причин для трагедии, но субъективно, на уровне душевных движений и психологических реакций Сары, – все загоняет ее в скрученную из полотенца петлю в конце рассказа .

Примечательно, что эту единственную важную для себя фразу: «Назначьте же свадьбу поскорее…» – Сара произносит лишь тогда, когда ей кажется, что мать поняла причину ее торопливости, ту причину, которую сама Сара объяснить никому не может.

Единственный человек, которому Сара говорит все, как есть, – это ее жених, тот, кого она сама одобрила для себя в качестве будущего мужа. И он, ее доверенное лицо, этого доверия не оправдал. Но все это произойдет позже, а пока… пока Сара мечтает о новом платье.

Я не считаю, что Сара продает себя за новое платье. Берл своим обещанием, «что не позже чем завтра у нее будет отрез самой лучшей шерстяной ткани, какую можно купить за деньги», излечивает ее от болезненных ощущений: «ей сразу полегчало», «тоска ее прошла». Ясно, что она не может не чувствовать признательности к своему «исцелителю», но нельзя забывать, что посуливший ей подарок Берл показался ей истинно близким, понимающим человеком, причем единственным в ее окружении. Трактовать ее сексуальное сближение с женихом как выражение благодарности за подарок кажется мне непозволительной схематизацией образа Сары. Однако прежде, чем говорить об эротике, я хочу обратить внимание на якобы лицемерные поступки раввинши.

Илекс Беллер "Жизнь в штетл в 80-ти картинах" http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/IBeller/IBeller_R.htm

Во-первых, автор не сразу дает нам знать, как относится раввинша к своей старшей дочери. Мы неожиданно имеем возможность заглянуть в душу матери во время Пасхального седера, когда власть будних забот отступает и еврей чувствует себя свободным. В эти минуты он раскрывается с иной стороны, и раввинша (по воле автора) не составляет здесь исключения. Бедность более не властна над женщиной, и она может себе позволить по-своему взглянуть на Сару:

Ее дочь, гордая дочь Израиля, с лицом белее молока, с осанкой принцессы, могла бы наверное рассчитывать на лучшую партию, чем этот Берл.

Однако такое возможно только в Песах. Обычно же вся жизнь раввинши – бесконечные компромиссы и унизительная война с нищетой. Она понимает, что бессильна помочь любимой дочери, но так же бессильна сознаться себе в этом. И, как мне кажется, в этом конфликте между внешними требованиями идти по жизни, «как положено» жене ученого раввина, и материнским сочувствием к дочери побеждает внешнее, лишенное эмоций и облеченное лишь в рационально осмысленные действия поведение раввинши.

Эти вопросы, на мой взгляд, показывают, что мать и представить себе не может, что ее доченьку мучает не физическая, а душевная боль. О каком же притворстве может идти речь?

В курсе много говорится об образах «талуша», но под этим понятием всегда подразумевается молодой человек, мужчина. Яков Штейнберг впервые обратил внимание читателя на аналогичный образ девушки: его Сара тоже оторвалась от своего окружения и попыталась соединиться с Берлом, найти в нем друга и любовника, но он, Берл, не захотел стать ей другом. Таким образом, Сару тоже можно отнести к персонажам-талушам, только на свой, женский лад.

Сказано в Торе (Берейшит / Бытие, 2:24): «оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и они станут одна плоть». О мужчине сказано, а не о женщине. Но самостоятельная Сара поступила так в отношении Берла, тогда как он, к сожалению, этой единой плотью и ограничился.

Верно пишет Хана Герциг, что чувство тошноты, испытываемое Сарой при виде лузгающего семечки отца, имеет две причины – физическую, характерную для беременной, и психологическую, описываемую языковой метафорой «тошно жить». Эта тошнота символизирует ее отношение к старому еврейству, представителем которого является ее отец-раввин. Беда в том, что новый еврей, каким видится ей Берл, не дал ей жизненной опоры.

Теперь поговорим об эротике. Важнейшим аспектом человеческой природы Фрейд считал либидо, или сексуальное влечение. И действительно, эрос, как принято обозначать либидо в литературоведении, играет в рассказе едва ли не центральную роль. Внимание еврейских писателей к эротике – еще одна характерная черта их творчества в начале ХХ века. В этом проявилось отставание еврейской литературы от литературы Западной Европы и даже России, которые еще в ХIХ веке писали о власти и странностях сексуальных желаний, тогда как для нашей словесности эротика сделалась признаком новаторства и модернизма лишь на рубеже столетий.

В учебнике подробно анализируется всевластие эроса, его магическое парализующее волю человека действие. Но одновременно эрос и стимулирует активное начало в человеке. И не нужно закрывать глаза на то, что Сара хотела физической близости с Берлом, что она, не сумевшая вовремя выйти замуж, давно созрела для половой жизни, и об этой стороне сложившейся ситуации писатель говорит более чем внятно. Сара сама ходит к жениху в магазин, мечтает об интимных прогулках, испытывает сладостное наслаждение, когда он находится рядом. Штейнберг неоднократно показывает нам, как Сара позволяет Берлу целовать себя, как заходит в тесный коридорчик лавки, как волнуют ее запретные прикосновения. И было бы лицемерием со стороны читателя не замечать это или осуждать ее за это. Ведь если бы она уже была замужем и подобным образом желала своего мужа, мы бы с радостью сказали, что вот, дескать, женщина счастлива в браке.

Рассказ «Дочь раввина» был опубликован в 1897 году. А ведь еще относительно недавно, всего только в 1874 году ивритский писатель-маскил Перец Смоленскин напечатал свой роман «Ослиное погребение» (зСХик ЧЮХи), где конфликт героя со средой начался с того, что на второй день после хупы он, поселившийся, как было принято, в доме тестя, позволил себе радостно сказать: «Я люблю свою жену». Это нормальное, на наш взгляд, признание свежеиспеченного мужа вызвало бурю протеста и даже панику у старшего поколения: разврат! О какой любви можно говорить, когда люди еще не знают толком друг друга, когда у них еще нет детей и опыта совместной жизни! Выходит, любовь в устах молодого человека – это сексуальное удовольствие, говорить о котором вообще, а тем более в присутствии тестя и тещи, крайне неприлично.

Я рассказала об «Ослином погребении», чтобы еще раз убедить учащихся: для более глубокого понимания литературного произведения необходимо как можно лучше представлять себе культурную ситуацию, в которой оно создавалось. Об этом я все время напоминаю на своих лекциях и на этом пытаюсь построить свой подход к изучаемым новеллам. Итак,

Фрейд и параллельно с ним западная художественная литература предоставили эросу право не только на молчаливое присутствие в жизни людей и литературных персонажей, но и отдали ему важнейшую роль вершителя человеческой судьбы.

Это стимулировало проникновение темы секса и в ивритскую прозу и поэзию. И тут мне снова хочется сопоставить трех героинь: Сару – дочь раввина, простодушную Марьяшку и Шейне Сарел.

«Пора мне», – шептал он, и в ответ эхом звучал тихий голос: «На улице так холодно!»

Чей это голос? Сара не хочет, чтобы Берл ушел, и тем поощряет его к более раскованным действиям: «обхватил горячей рукой ее шею» и так далее (с. 278).

Даже если предположить, что в первый раз Сара не думала, что, выходя проводить Берла, найдет его поцелуи, во все остальные ночи она знала, на что идет.

Сара знает, что сон не придет к ней; она опускает голову на руки и долго лежит с открытыми глазами, без мыслей, прислушиваясь к тихому шороху, доносящемуся из гостиной…

С бьющимся сердцем, почти ничего не видя, он медленно крадется по комнате, пока Сара не берет его за руки и не сжимает их так сильно, что Берл, словно против своей воли опускается рядом с ней на кровать.

Сара все крепче сжимает руки жениха…. Сара разжимает ослабевшие руки, прячет их под одеяло и закрывает глаза.

Вряд ли надо доказывать, что Саре приятна близость Берла, что девушка сама ее желает.

В эротическом влечении девушки нормально проявляется ее женственность, открытие которой в рассказе Штейнберга является одной из важнейших тем произведения.

Учитель… украдкой поглядывает на ее миловидное личико. Марьяшка чувствует это, и ей становится трудно усидеть на скамье. От смущенья лицо ее покрывается румянцем и кажется виноватым, взволнованнм. Она старается сидеть неподвижно и думать о пуговице… А в-третьих, нынче ночью, когда все уснут, она возьмет платье учителя к себе в комнату и крепкой ниткой так пришьет пуговицу, что любо-дорого. Последняя мысль наполняет ее сердце сладкой истомой, другие мысли приходят к ней – Бог знает, откуда они берутся в это лето… (с. 188)

С бьющимся сердцем, настороженно и боязливо слушает она его речи, стыдливо приникает к плечу любимого, дрожит от его ласк и в глубокой печали и тревоге опускает глаза; лицо ее рдеет, в душе растет изумление. Неужто этот учитель… с такими красивыми, курчавыми волосами, с белыми, мягкими руками – неужто это с ним она так близка, словно невеста с женихом, – и она льнет к нему, вдыхает его горячее дыхание, ловит его шепот, с упоением пьет его поцелуи, вся пылает в чаду его желания. Какими такими путями пришло к ней это великое счастье?.. Внезапно Марьяска обо всем забывает, глаза ее застилает туманом, порывистым движением она склоняется к учителю, прижимается к нему всем телом, гладит его, обнимает за шею и притягивает к себе его лицо в необузданном порыве страсти (с. 192).

положил он Рыжий Реувен руку ей на грудь, и смутилась душа ее, не смогла Сареле вымолвить ни звука, не стало у нее слов, чтобы отчитать и прогнать его (там же).

«Хоть бы Хромой был здесь, может, спас бы ее от греха. Но и его нет».

Поэтому томимая плотским желанием, девушка все же по-разному реагирует на присутствие Йегуды Йоэля и приказчика. Агнон тоже пишет о женщине не как о существе, для которого задан раз и навсегда указанный Галахою путь, а как на существо, находящееся во власти эротических желаний, которые – этого нельзя забывать – не получили законного выхода из-за сословных предрассудков еврейской общины и затянувшегося сверх всякой меры пребывания Овадии в больнице.

Говоря об эросе, нельзя не вспомнить и сходных эпизодов купания: в рассказе «Дочь раввина» это встреча Сары с возвращающимся с купанья случайным юношей, в рассказе «Марьяшка» – описание неизвестной девушки, которую видит с веранды Марьяшка:

Босая деревенская девушка, стоящая одиноко на белом прибрежном песке, поддернула свое короткое платье, обнажив сверкающей белизны бедро, пригнулась к воде – и замерла так на несколько мгновений, словно выбрала подходящий час, когда никто ее не видит, и дивится на свою плоть, такую здоровую, белую и молодую (с. 186).

Это удивление, метко подмеченное Берковичем, есть не просто этап в половом созревании девушки, это и определенный этап в литературном процессе на иврите.

Подведем итоги: рассказ Штейнберга «Дочь раввина», как и – хоть и в меньшей степени – рассказы Берковича «Марьяшка» и Агнона «Овадья-увечный», под влиянием фрейдизма разрабатывает тему эроса. Вслед за европейской литературой эти писатели выдвинули на первый план образ женщины в изменившихся исторических условиях и попытались, каждый по-своему, показать психологию молодой еврейской девушки, предоставленной самой себе. Все трое откровенно рассказали о сексуальных запросах своих героинь и о том, что эти справедливые, по мнению авторов запросы, не получили согласного с Галахой удовлетворения. И если уж судить по Галахе, Сара – дочь раввина оказывается менее всех виновной и менее всех заслуживает смертного приговора. Общим для этих трех новелл является также то, что их авторы показывают нравственное превосходство женщины над мужчиной, и даже «распутная служанка» Шейне Сарел виновата лишь в слабости перед эросом, тогда как мужчины и вся община ответственны за ее падение. Ведь несмотря ни на что Шейне Сарел, презрев свой позор, рожает ребенка и остается растить его в своем местечке.

В рассказе Я. Штейнберга Сара не есть только жертва социальных условий, она, в первую очередь, представлена как психологически осмысляемая личность, мятущаяся от надежды к отчаянию. Она не сумела противиться своему влечению к Берлу, но то было влечение к человеку, которого ей хотелось видеть своим другом. Ее нравственная чистота проявилась и в том, что она не пошла на убийство своего будущего ребенка.

Психологически убедительный образ Сары поднимает новеллу Якова Штейнберга над бытописательскими произведениями еврейских писателей-современников и ставит ее в стороне от прозы критического реализма.

Илекс Беллер "Жизнь в штетл в 80-ти картинах" http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/IBeller/IBeller_R.htm

^* В реальной еврейской общине всегда существовала касса для помощи невестам-бесприданницам, а сами девушки знали, что замужество и материнство – главная цель их существования.

<<вернуться к содержанию раздела

Д-р Зоя Копельман http://rjews.net/zoya-kopelman/

ДОЧЬ РАВВИНА И ДРУГИЕ ГЕРОИНИ ИВРИТСКОЙ НОВЕЛЛЫ НАЧАЛА ХХ ВЕКА